— Истину глаголешь, — тоже улыбнулся Логачев и вновь обратился ко мне: — Соглашайся, Иван. Я из всех только тебя рекомендовал.

Так я попал на краткосрочные курсы оперативных работников НКВД. И путь мой пролег прямиком до Харькова…

Глава вторая

— Порядок и график встреч на конспиративной квартире? — внимательно взирал на меня пожилой преподаватель, возможно, сам скрывавшийся еще до революции на таких вот квартирах от царской охранки.

Я бойко отвечал заученными пунктами наставления по агентурной работе, заодно приправляя фактами из собственного, пусть и не слишком богатого, но достаточно бурного опыта.

Учить чекистским премудростям нужно годика три минимум. Ну или хотя бы год, чтобы человек понял, кем он будет и как надо работать. Полгода — это в условиях военного времени. Ну а четыре месяца — это уж совсем слезы. Это когда очень уж припрет и люди нужны как воздух. И выпустят тебя со словами: «Чему мы не научили, служба научит».

Программа была очень напряженная. Голова пухла от избытка информации. Тело ломило от физических упражнений, отработки приемов рукопашного боя, метания гранат. Постоянно хотелось спать. Времени не хватало ни на что. Утрамбовать великое множество необходимых чекисту знаний нужно было в крайне сжатые сроки.

Спасала меня хорошая память, а также то, что учиться я всегда любил. Да и премудрости, которые в меня вкладывали, будто только ждали своей минуты, чтобы накрепко укорениться в моем сознании.

Все эти чекистские и конспиративные правила — мне приходилось с ними сталкиваться еще в комсомольской юности. И закрепил их хорошо при оккупации, будучи в разведке партизаном. Связные, резиденты, агенты, внедрение, вывод источника из агентурной разработки — все это я видел на практике. Во всем участвовал. Явки, пароли, объект агентурного интереса — все испытано на своей шкуре.

Топография — это вообще мое. Умел и по картам, и без таковых в лесу ориентироваться. Ну а диверсионные дела — тут сам мог бы быть преподавателем. Как прикрепить взрывчатку. Как выйти к объекту. Но по этому вопросу нас не готовили. Нас учили бороться с диверсантами, а это несколько другое.

Хотя, надо отметить, узнал я много нового. Не уставал донимать учителей своими вопросами.

Сильно меня успокоило, что удалось списаться с родными. Отец в Москве с матерью, на партработе. Братья воюют. Тетка с двоюродной сестрой вернулись в наш дом, который выстоял и теперь ожил. Все живы и здоровы — по нынешним временам это уже огромное счастье, доступное, к сожалению, немногим.

Проживали мы в теплых кирпичных казармах. Кормили вполне прилично и, главное, регулярно. Это вам не партизанский отряд, где сегодня у тебя сало и разносолы, а завтра шишки жуешь, чтобы с голоду не умереть, потому что немцы сожгли все продовольственные запасы.

По большей части курсантами были наши, из партизан, или военные, которых после излечения и ранений отправили не в свою часть дослуживать, а бороться с внутренним врагом.

Здесь я нашел именно то, что мне было нужно. Какие еще были варианты? Идти в армию? С одной стороны, она вызывала у меня трепет своей необоримой мощью, четкой организованностью. А с другой — с моей партизанской школой жизни было бы достаточно тяжело стать винтиком этого гигантского механизма, определенным в свой узкий паз. Меня больше тянула свобода партизанского разведчика, простор, когда есть только ты и враг. Ну а что касается боевых достижений, то и тут есть чем похвастаться, все же не горькую водку мы по лесам откушивали, а поезда с техникой и «фрицами» под откос пускали, и вклад наш в общее военное дело вышел немалый. В общем, с таким настроем мне самое место было на оперативной работе, которая подразумевала определенную свободу и творчество.