Первая битва.

Они атаковали волнами, стрела за стрелой в небо, в направлении неподвижно стоящих рядов предателей – и отступление. Погиб Анухэ, его лучший друг, пали Тамхи, Эгаа и Мунвэ. Он боялся, как никогда в жизни, боялся развернуть коня и атаковать снова, но тогда Камии загорелась, и Воля Владыки Битв пала на него, словно гром, и страх уже не имел никакого значения.

У них закончились стрелы, а потому в последней атаке они ринулись на линию пикинеров, словно тяжелая кавалерия, надеваясь грудями лошадей и своими телами на стальные наконечники. Выбили кровавые дыры, открыли проход для более умелых отрядов.

Вроде бы выиграли.

Он не видел победы, потому что раньше упал с коня, а пинок копытом в голову вбил кусочек кости внутрь черепа.

Из его отряда выжили трое мальчишек. Из родного лагеря – только он.

Отец пришел лишь раз, чтобы увидеть его после битвы. Он тогда не узнал родителя, в голове его стоял серый шум, а глаза и руки никак не желали договориться.

И никогда больше он не увидел отца.

Потом его ждали проблемы с тем, чтобы научиться ходить и говорить. Он не был глуп, вовсе нет, просто слова уходили от него, когда требовались. И уже никогда он не стрелял из лука так хорошо, как раньше.

Его приставили к хириви. Неполным. Это был вспомогательный отряд, состоящий из калек и тех, у кого разум помешался от чар. Шли они в важнейшие из битв, только когда нужно было собственными телами засыпать окоп или прижать к земле выставленные пики. У него отобрали имя – хириви имен не носят, только номера. Был он Стопятнадцатым из Восьмого Отряда. Столько-то и сумел запомнить.

До них дошли вести о родах, что взбунтовались против Владыки Гроз и не хотят отдавать своих мальчиков на войну. Восьмой отправился гасить бунты вместе с другими отрядами. Они нападали на лагеря, жгли юрты, убивали всякого, кто сопротивлялся. От татуировок они отказались: у них теперь было клеймо, которым выжигали знак на коже. Миг боли – и Камии горит, буквально горит на теле, а Воля Галлега облизывает твой разум.

Не всех бунтовщиков удавалось взять живыми.

Он повстречал ее после битвы в одном из лагерей, после которой его отряд истаял до тридцати человек. Девушка с прикосновением мягким, будто зимний мех лисы. Выглядела она так, словно спала.

Он очень хотел заплакать, но не смог. После того удара в голову он не плакал уже никогда, а глаза у него непрерывно горели и всегда оставались красными.

Кроме того, они спешили, потому что были нужны Галлегу в другом месте.

Он плыл на корабле, а от бесконечной качки его непрерывно тошнило. На острове, куда они добрались, они убивали женщин и детей. Не выжигали на них знаков – просто убивали. Но потом местные собрались с силами и стали сопротивляться, а потому им пришлось сражаться в лесах, на болотах и холмах, а этого они делать не умели. Из Восьмого он остался один.

Полз подлеском, стрела в животе цеплялась о корни деревьев. Эти приближались, он слышал их голоса.

Он очень хотел вспомнить, как звала его мать.

Очень хотел снова почувствовать прикосновение, мягкое, словно зимний мех лисы.

Очень…

Поток образов длился два-три удара сердца. Альтсин не узнал эту историю, а просто вспомнил ее, она сделалась его частью, точно так же как воспоминание о портовых закоулках и о первых срезанных кошельках.