-  Только - двуногие. Спи!

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    Рохана разбудил истошный женский крик:

    -  …старый вонючий облезлый похотливый бабуин с гнилым бананом вместо пениса и разбитым горшком дерьма вместо головы! Где деньги, которые ты обещал? Где они, ты, липкий червяк из навозной кучи?

    Мужской голос, так же, с повизгиванием, забубнил что-то. Но значительно тише. Рохан, с которого мигом слетел сон, прислушался, но сумел уловить только отрывки, что-то вроде «бездонной слонихи» и все той же «кучи навоза». Пронзительный женский голос перекрыл это бормотание с легкостью:

    -  Паршивый мешок фекалий! Чтоб я еще позволила дотронуться до своего прекрасного зада такой грязной болотной крысе! Пусть твой язык распухнет и почернеет! Пусть твои руки высохнут и станут как сухие ветки, покрытые колючками, пусть шелудивая сука откусит тебе член, когда ты захочешь с ней совокупиться, пусть…

    Тут послышался звонкий шлепок, затем пронзительный, уже совершенно нечленораздельный визг и шум, который мог бы издавать запертый в доме дикий буйвол.

    -  Как хорошо! - одобрительно сказал Тарарафе, сидевший на корточках неподалеку от Рохана. - Хорошо проснуться от голоса женщины, полной жизни! От голоса сильной женщины, сильного голоса женщины, охваченной страстью и гневом! Особенно хорошо, если женщина - не твоя! Доброе утро, брат! Рангно! Он проснулся! Рангно не велел тебя будить! - пояснил он Рохану.

    В хижине стало темней. Единственным большим отверстием, через которое проникал свет, был вход. Джибс заслонил его.

    -  Как себя чувствуешь, сынок? - спросил он.

    -  Нормально!

    Рохан рывком поднялся и невольно охнул: его голове не нравились резкие движения.

    -  Есть хочу, как зверь! - сказал молодой человек, и это была истинная правда.

    -  Сначала - пей это! - Тарарафе вложил ему в руки стеклянную банку, в которой плескалось около пинты мутной темно-коричневой субстанции.

    Рохан осторожно понюхал. В богатом букете запахов аромат мышиных экскрементов преобладал.

    -  Пить? Это? - Рохан посмотрел на Тарарафе как на ненормального.

    -  Надо! - кивнул головой африканец. - Хорошее лекарство! Самое лучшее!

    -  Меня вытошнит! - убежденно произнес Рохан, держа банку на отлете, так, чтобы вонь не шибала прямо в нос.

    -  Живот- пустой! - Тарарафе для убедительности похлопал себя по мускулистому брюшному прессу. - Пей, не бойся!

    -  Пей! - присоединился к нему Джибс. - Когда три года назад бородавочник располосовал мне ногу, Тара залечил ее за неделю! Он - настоящий шаман! Без шуток!

    -  Мой отец - шаман! - возразил африканец. - Духи повинуются ему, как гиены - старой самке-вожаку! Мой отец - шаман! Я - ничто! Пей, брат! - неожиданно оборвал он уничижительную тираду. - Пей - и выздоровеешь!

    Рохан, стараясь не дышать, слегка пригубил. На вкус суспензия была намного отвратительнее своего запаха.

    -  Мужество, - сказал Рохан, - вырабатывают в испытаниях! - И бесстрашно осушил банку.

    Его желудок отреагировал мгновенно. Едва первая капля лекарства коснулась его стенки, он сжался до размеров кошачьей мошонки. Но Тарарафе был начеку. Ладонь его накрыла разом рот и нос Рохана, а твердый, как шомпол, палец ткнул американца в левое подреберье.