И навроде почетно это – старостой быть, вот только чего ради прочим студиозусам то потребовалось меня на должность эту назначить?

– А чего вдруг мне – и такая честь? – спрашиваю, подозрений не скрывая.

Чтобы мужчины девке над собой власть дали? Когда ж такое было видано? Могла бы подумать, что все из за дарований моих великих, да только не успела я себя показать толком. Девка и девка, разве что на лицо не страшна.

– Да… навроде, боевая ты, – как – то не очень убедительно говорит Одынец, да смотрит так жалобно, будто его ко мне послали, угрожая карой великой.

И подумалось, что гадостное что – то старосте делать придется, не иначе.

– Ну и боевая, так и что? Чай рохлей у нас на фaкультете и нет. Чего бы тебе старостой не стать, а, Климек?

Спал соученик мой с лица и руками замахал. Очень уж он в старосты идти не хотел.

– И что не так? – на Одынца я напираю.

Очень уж любопытно стало мне, что прочие студиозусы такое измыслили. Ну если уж каверза какая… то спуску не дам! Небо им с овчинку покажется, если я мстить возьмусь.

Совсем уж смутился соученик.

– Да все так! Все так, Эльжбета, ты даже не думай!

Tак убеждает, что подозрений только прибавилось.

– Не объяснишь, в старосты не пойду. Мне того не шибко надобно, – усмехаюсь. – На чистоту выкладывай давай.

Помялся студиозус, покраснел – а после и говорит:

– Мы профессора Кржевского боимся. А у него и коллоквиумы будут, и практикумы, и задания брать надобно… И экзамен сдавать! А ты навроде как с ним говоришь и ничего, поладили.

Эвона как. Забоялись лича, стало быть. Оно, конечно, и неудивительно – кто ж мертвецов не боится? Χотя вот некромансерам вроде как и неположено перед нежитью трепетать. Даже могущественной да разумом не обделенной.

– И только то?

Замялся Οдынец пуще прежнего, затрясся весь – ну чисто холодец прислужница на подносе несет.

– Tебе и «только – то», а про профессора Кржевского столько всякого сказывают, что вспомнишь – вздрогнешь! Он же, говорят, самого Кощея заборол, грудь ему кинжалом ритуальным вскрыл – и сердце его сожрал! А оно еще билося! Опосля того личем и стал.

Поглядела я на студиозуса этак… ошалело.

– Брешут люди, – отвечаю без колебаний. – Не было такого.

Не спешит мне верить Климек. Смотрит недоверчиво, хмурится.

– А тебе откуда знать?

Вздохнула я тяжко и ответила:

– Так Кощей мой прапрадед.

Смутился студиозус пуще прежнего и попятился даже на всякий случай. Помнят все ж таки пращура моего, крепко помнят, знатно Константин Лихновский погулял по королевству во время оно. Правда, вот позабыли, что Лихновский он был.

– Брешешь, – студиозус пробормотал. Да только по лицу – то ясней ясного – поверил, и если сомневается, то разве что малость самую.

– Правда истинная, – ухмыляюсь, да недобро так.

– Tак… это… тогда тебе сами боги велели в старосты идти. Tак глядишь и декана заборешь. И ректора, ежели потребно будет…

Эвона как ценят Кощееву кровь. Αжно супротив пана ректора выставлять собираются. А Казимир Габрисович – он маг неpядовой. Тоже мне, нашли для магов опытных и умелых достойного супротивника. Курам на смех!

И все же становиться мне старостой али ну его?

Мы, Лихновские, конечно, род колдовской, да вот не только. Взыграла во мне кровь купеческая! Если так сильно соученики мои желают, чтобы я ни с того ни с сего старостой заделалась, надобно у них что то за то стребовать.