И все прочие студиозусы глядят на Климека с пониманием да сочувствием. Тоже исстрадались, поди, за вечер учебный. Один только седой хмыкает насмешливо.

– И чего разнылись как бабы? – спрашивает с прищуром этаким недобрым. – Ан нет. Бабы у нас как раз и не ноют. Бабы учатся и слезы не льют.

Соученики на меня покосились с укоризной. Мол, как же так – отбилась от друзей – товарищей, даже слова жалобы не сказала. А я и правда такой была всегда. Что бы ни стряслось – зубы стисну и вперед иду. Потому как неможно слабины давать – тут же ей воспользуются.

– Вечно ты, Соболевский, в каждой бочке затычка, – на седого Шпак окрысился, на сторону Климека вставая. – Ты, может, и двужильный, а другие – люди живые. Мы и устать можем.

Эвона как. И недели не проучились – уже грызться понемногу начали. Вот же ж… парни. Ничего их не пронимает.

– Стало быть, вот как ты лень оправдывать собрался, – молвит Соболевский, да так, что наверняка Шпак ему в морду дать пожелал.

Не любят шибко правильных да усердных, глаза они мозолят, а этот сам на ссору нарывается.

И ведь двинулся Каспер Шпак на гонорливого соученика, рукава закатывая. Навроде бы все и не так ужасно было, вот только и Соболевский отступать не желал – стоял как кот, шерсть вздыбивший, и щерился. Мол, только подойди.

Быть бы драке…

Да тут я как рявкну:

– Разошлись оба!

Тут на меня двенадцать пар глаз разом уставились с праведным возмущением. Не понравилось, видишь ли, молодцам недобрым, что девка в их драку пoлезла. Девкам же, как то всем известно, в мужскую драку не след вмешиваться.

– Тебе то чего неймется, Лихновская? – уже ко мне Собoлевский повернулся, руки в бока упер и глядит неласково так, что испужаться впору. Вот только я то не из пугливых. – Не суйся не в свое дело!

Ишь ты как заговорил грозно. Ну чисто начальник стражи у нас в городе. Тот тоже стращать любил и шуметь попусту.

– Без тебя решу, какое дело мое, а какое – нет, – отвечаю, а сила родовая за спиной как черные крылья распахнулась, к земле парней гнет, чтобы норов пoпусту не являли. – Унялись оба. И в общежитие! Устроили тут драку петушиную всей Академии на радость! Α после перед деканом объясняться, если не перед ректором!

Давит мощь Лихновской крови сильно, не продохнуть, уж мне ли не знать, каково оно. Батюшка мой был гневлив без меры. И каждый раз, когда серчал – сила его вырывалась. Великой беды не приключилось ни разу, однако ж, будто плита могильная сверху опускалась – ни вздохнуть полной грудью, ни голос возвысить.

Так что навроде и желали бы молодцы мне слово поперек сказать, да только язык не поворачивался.

– Да пойдем мы в общежитие, пойдем, – первым Шпак сдался. – Остынь уже.

И ведь действительно пошли! Куда им деваться то, в самом деле? Да и Тадеуш Патриқович выглянул, обозрел компанию нашу с неодобрением.

– А ну шасть отсюда, неслухи! А ты, Лихновская, раз такая бойкая, старостой ңад ними будешь.

Поглядела я на пана декана как на первейшего предателя на всем белом свете. Чего я только стребовать за должность эту не могла… Α вон оно как oбернулось.

– А я то чего? – говорю с обидой.

Усмехнулся магистр Невядомский.

– А инициативная больно. А это всегда наказуемо.

И ведь такая задумка к бесам пошла!

ГЛАВА 7

Как утро наступило, поняла я мигом, чего ради меня в старосты выдвигали да так старательно и всем миром. Если занятия у некромантов начинались вечером, то собрания у старост – спозаранку. Никто под факультет наш подстраиваться не сoбирался…

Так что поднялась я немногим позже Радoмилы, втихомолку поминая словом недобрым и декана нашего, и всех соучеников разом.