– Так что, Борис, революция неизбежна? – не без вызова спросил Юлий.

– Боюсь, что да. И это самое страшное.

– Отчего же?

– У нас не Франция. У нас революция погубит страну. Ее будут делать торопливые люди дрожащими от нетерпения руками. Поломают все, что можно, потом растащат и поделят.

Если дать власть даже ангелу, у того вырастут рога, вспомнил Иозеф слова Князя, но вслух ничего не сказал.

– Что ж, судите сами, Иосиф, я вас предупреждал. – Юлий, улыбаясь, развел руками.

– Реакционер, каюсь, реакционер, – добродушно рассмеялся Борис.

Ирина Дмитриевна позвала к столу.

– Что ж, – вмешался старший брат, – даже Лев Николаевич, уж на что богоборец, но и он в церковь захаживал. Говорил – из предания.

– Так то, Борис, граф Толстой, – морщился Юлий…

Как ни странно, на службе в русской церкви до того Иозеф никогда не бывал. Да вообще русский храм был ему в новинку. Не считать разве того случая, когда как-то раз из любопытства заглянул в церковь по соседству с его новым обиталищем, уж очень диковинными показались ему масонские знаки на фронтоне. Или померещилось? Позже объяснилось: старинную так называемую Меншикову башню, православный храм в честь Архангела Гавриила, восстанавливал в конце восемнадцатого столетия московский богач и масон Гавриил Измайлов…

Для церемонии был выбран храм Вознесения Господня в Сторожах, у Никитских ворот, где, по легенде, с юной Гончаровой венчался Пушкин. И это было как-то чересчур: при чем здесь Пушкин. Церковь была холодная и пустая, народу пригласили немного. Но все одно казалось тесно, жарко в тяжелой волчьей шубе, душно от свечей и запаха ладана. Хотелось выйти на паперть и закурить – кое-кто тайком сбегал. Но он вспомнил, что не курит, и впервые пожалел об этом.

Венчание шло в пределе Николая-угодника, никак, в честь покойного батюшки, шепнул Борис не без сарказма. Чудотворец-то наш, итальянский, шепнул в ответ Иозеф. Угодник в полроста висел здесь же на стене. И равнодушно, с туповатой серьезностью, с полуоткрытым ртом, или так казалось из-за его бороды, взирал на церемонию. Венчающиеся стояли перед аналоем на куске розовой материи, что тоже выглядело довольно глупо. Иозефу, как почетному, видно, гостю, предложили было держать над невестой тяжелый золоченый венец. Но, по примеру Учителя, указывавшему не отступать и в мелочах от своих убеждений (35), он отговорился тем, что атеист. Но не стал распространяться, что к лону церкви Христовой все-таки принадлежит, крещен по католическому обряду.

Нина Николаевна Николаева, тоже по отцу полька, была дочерью шляхтича Адама Ленартовича, сосланного совсем молоденьким офицером в Сибирь за участие в очередной польской буче в шестьдесят третьем году. Отбыв половину двадцатилетнего срока, поляк получил разрешение переехать в более теплые области империи, поскольку у него открылась чахотка. Так он оказался на Волге и женился на зажиточной мещанке Крыловой, имевшей за собой, как тогда говорили, два крепких деревянных дома, один вблизи места, где ежегодно устраивалась знаменитая ярмарка.

Пан Ленартович прожил недолго: меньше чем через год после рождения третьего ребенка, он скончался. Этим ребенком и была Нина. Мать повторно вышла замуж за бездетного еврея-вдовца, выкреста Николая Николаевича Николаева, имевшего разрешение на жительство вне черты оседлости: он был владелец доходной фабрики канцелярских товаров. И все трое детей стали и Николаевыми, и Николаевичами.

По воспоминаниям Нины, отчим относился к детям с ровным теплом, и они ни в чем не нуждались. Из ее детских впечатлений Иозефа особенно позабавило одно.