– А что Барбюс. Его здесь облизывали, как леденец. Как же – коммунист, сочувствующий. Раза четыре, не меньше, принимали, поили-кормили, на Кавказ возили. Так что вы думаете, накатал-таки восторженную книжонку о Сталине, Железный человек называется. Не попадалась? Правда, в последний раз вышло не совсем хорошо. Его среди прочих сопровождал неведомый какой-то молодой писака коммунистический, Эжен Даби прозывался. Тоже, надо полагать, сталинской ориентации…

– И что же? – нетерпеливо сказал Иозеф.

– Скажу, если вам интересно, – вкусно, со смаком продолжил Кац. – Повезли их то ли в Крым, то ли в Одессу на цвет акации смотреть. И, как вам это нравится, этот самый Даби взял в этой поездке и помер. Причем умер совсем нелепо – от детской скарлатины. Отблагодарил, называется. – И рассказчик с удовольствием глотнул кофе. – Зато друзья великого Горького, Роллан с Уэллсом, интеллектуалы европейские, эти, если что, не подведут…

– Классовая идеология, надо полагать, им все-таки симпатичнее, чем расистская, – сумрачно сказал Иозеф.

– Ах, французы, знаете, и сами такие антисемиты. Вы даже не поверите… Одно хорошо – Андре Жид. – Кац интимно понизил голос. – Обманул, провел усатого на мякине, хэ-хэ… Хоть и еврей, а, представьте, жопошник.

Иозефа эта фраза резанула. Он хотел напомнить Кацу, что Гитлер в Германии не только антисемит, но и ненавистник гомосексуалистов. Но сказал только – еще более мрачно:

– Я здесь прочитал интервью Шоу, что он дал Таймс по возвращении из России. Знаете, что он говорил? Газетчики ваши, говорит, всё врут. В СССР, говорит, никакого голода нет, меня очень сытно кормили… Циничная шуточка.

– Ирландец, что ж вы от него хотите, в самом деле…

– И долго мне еще его терпеть?

– До самого конца, матушка. То есть до нашего с вами отъезда. – И – мягче: – С ним ссориться, Ниночка, никак нельзя: посол, как это ни странно, его привечает.

– Тебе странно? Ты и не догадываешься – почему!

– Но, Нина, так и жить будет нельзя, коли всех подозревать… И дятла, и бобра…

Она только рукой махнула:

– Какой бобер, откуда ты взял бобра?..

И прервала разговор. Потому что в столовую вошла Варя и стала собирать посуду.

Черчилля было принято высоко ставить.

Тем большее недовольство и разочарование вызывали у Иозефа действия Англии, точнее ее бездействие: тогда как раз стало ясно, что Муссолини окончательно аннексировал Абиссинию.

– Вот, английские газеты пересказывают, будто немцы пишут злорадно, – горячо говорил Иозеф, – что поскольку англичане привыкли жить с комфортом, то у них не хватит ни сил, ни энергии применить силу. Они боятся войны как чумы.

– Да уж, в чем в чем, а в чуме они толк знают, – поддакнул Кац, прихлебывая на сей раз дорогое, но дармовое, представительское, виски, хотя Нина и напомнила ему, что алкоголь смертельно опасен для диабетиков.

– Лига Наций тоже молчит, кажется, эта организация растеряла последний авторитет и совсем обессилела, – говорил Иозеф.

– О, Болдуин… Болдуин – решительный человек! – воскликнул Кац азартно, однако виски не расплескал.

– Пустой горлопан и дурак, – невежливо отозвался Иозеф о британском премьер-министре. – По сути, англичане дали Гитлеру вооружиться. При молчаливом попустительстве Америки. О чем, кстати, Черчилль постоянно твердит в парламенте: у него определенно есть нюх. Когда немецкий Генеральный штаб нарушил все договоренности и восстановил обязательную воинскую повинность, все промолчали, кроме него.