|
Глава вторая Однажды, это уж после возвращения из Хайловска, Сошнин дежурил с нарядом ЛОМа -- линейной милиции -- за железнодорожным мостом, где шло массовое гулянье по случаю Дня железнодорожника. Скошенные загородные луга, пожелтевшие ивняки, побагровелые черемухи да кустарники, уютно опушившие старицу Вейки, во дни гуляний, или, как их тут именовали -- "питников" (надо понимать -- пикников), загаживали, прибрежные кустарники, ближние деревья сжигали в кострах. Иногда, от возбуждения мысли, подпаливали стога сена и радовались большому пламени, разбрасывали банки, тряпки, набивали стекла, сорили бумагой, обертками фольги, полиэтилена -- привычные картины культурно-массового разгула на "лоне природы". Дежурство выдалось не очень хлопотное. Против других веселящихся отрядов, скажем, металлургов или шахтеров, железнодорожники, издавна знающие высокую себе цену, вели себя степенней, гуляли семейно, если кто задирался из захожих, помогали его угомонить и спрятать от милиции, чтоб не увезли в вытрезвитель. Глядь-поглядь, от ближнего озера, из кустов идет женщина в драном ситцевом платье, косынку за угол по отаве тащит, волосья у нее сбиты, растрепаны, чулки упали на щиколотки, парусиновые туфли в грязи, да и сама женщина, чем-то очень и очень знакомая, вся в зеленовато-грязной тине. -- Тетя Граня! -- бросился навстречу женщине Леонид. -- Тетя Граня? Что с тобой? Тетя Граня рухнула наземь, обхватила Леонида за сапоги: -- Ой, страм! Ой, страм! Ой, страм-то какой!.. -- Да что такое? Что? -- уже догадываясь, в чем дело, но не желая этому верить, тряс тетю Граню Сошнин. Тетя Граня села на отаву, огляделась, подобрала платье на груди, потянула чулок на колено и, глядя в сторону, уже без рева, с давним согласием на страдание, тускло произнесла: -- Да вот... снасиловали за что-то... -- Кто? Где? -- оторопело, шепотом -- сломался, куда-то делся голос, -- переспрашивал Сошнин. -- Кто? Где? -- И закачался, застонал, сорвался, побежал к кустам, на бегу расстегивая кобуру. -- Пере-стр-р-реля-а-а-аю-у-у! Напарник по патрулю догнал Леонида, с трудом выдрал из его руки пистолет, который он никак не мог взвести срывающимися пальцами. -- Ты что? Ты что-о-о?! Четверо молодцов спали накрест в размичканной грязи заросшей старицы, среди ломаных и растоптанных кустов смородины, на которых чернели недоосыпавшиеся в затени, спелые ягоды, так похожие на глаза тети Грани. Втоптанный в грязь, синел каемкой носовой платок тети Грани -- она и тетя Лина еще с деревенской юности обвязывали платочки крючком, всегда одинаковой синенькой каемочкой. Четверо молодцов не могли потом вспомнить, где были, с кем пили, что делали? Все четверо плакали в голос на следствии, просили их простить, все четверо рыдали, когда судья железнодорожного района Бекетова -- справедливая баба, особенно суровая к насильникам и грабителям, потому как под оккупацией в Белоруссии еще дитем насмотрелась и натерпелась от разгула иноземных насильников и грабителей, -- ввалила всем четверым сладострастникам по восемь лет строгого режима. |
