— Какую учительницу? — пересохшими губами переспросил Говоров. По его лицу легко можно было понять, что эта информация стала для него новостью.

— На рынке говорили про некую Сатину!

— Танюшку что ли? — нахмурился Тарас Павлович.

— Ты ее знал?

— Она настоящая комсомолка! — потерянно кивнул Говоров, шевеля губами, видимо, вспоминая что-то свое, личное, запрятанное где-то в душе. — Не выдаст!

— А ну как расстреляют? — прищурился Подерягин. — Я, гляжу, немцы особо не церемонятся с нашими. Чуть что — свинца в грудь! Вон, только одного на вокзале в расход пустили.

— Ее не пустят…

— Почему?

— Я что-то придумаю, — схватившись за лысую голову, пробормотал Говоров.

— Придумаешь… — хмыкнул дед Федька, прикуривая от поданной ему самокрутки. — Придумал уже с Бааде! Ты ж на верную смерть пацаненка этого посылал! Чудо, что он ушел оттуда живым! А зачем? Что в Германии больше таких Бааде не найдут? Коменданта нового не пришлют?

— Они должны нас бояться!

— Эх ты… — махнул рукой дед Федька. — Эшелоны надо взрывать с техникой и солдатами, а не в народовольцев с револьверами и бомбами играть. Размах иметь, тогда немцы вас начнут бояться. А так…За каждого убитого фашиста, вы своих десять жизней отдадите.

— Спасибо, — поднял на деда Федьку впервые за весь разговор глаза Говоров.

— За что спасибо-то? Думай, как девчонку эту, учительницу выручать будешь! Они ж ее не зря оставили в живых. Видать показательное представление готовят…

— Вы думаете?

— Уверен! — кивнул дед Федька. — им тоже надо сделать так, чтобы их боялись…

— А может вместе, придумаем? Расскажите все это нашим товарищам, — предложил неожиданно Говоров. — Я провожу, тут недалеко…

9

Говоров провел старика через весь центр города, ловко огибая выставленные блок — посты и стационарные патрули, дополнительных в столь ранний час еще не ходило, а потому они относительно безопасно добрались до полуразрушенного авиационной бомбой дом в конце Максима Горького.

Трехэтажка, когда-то выкрашенная в зеленый цвет, сиротливо смотрела на мир пустыми глазницами выбитых оконных проемов. Задняя ее стена рухнула вниз после очередного точного попадания люфтваффе, обнажив квартиры со старенькими крашеными полами, ржавыми рукомойниками, шкафами и частью мебели. Казалось, что трехэтажка в разрезе сделана специально, чтобы, как в музейной обстановке, рассмотреть быт советских граждан начало 40-х годов.

На развалинах копалось несколько ребятишек. Слышался напряженный смех, шелест отодвигаемых камней.

— А ну брысь! — прикрикнул на них Говоров, оглядываясь по сторонам. Вокруг никого не было. Улицы были пусты. Каждый из жителей города со времени оккупации старался лишний раз не попадаться на глаза немецким патрулям, особенно в такое неспокойное время.

— Пойдем! — позвал он деда Федора, когда убедился, что за ними никто не наблюдает.

Обойдя остов трехэтажки сзади, они наткнулись на плотно пригнанную железную дверь подвала, закрытую на замок.

— Это бомбоубежище политического руководства города, — пояснил Говоров, заметив недоумевающий взгляд Подерягина, — о нем знают только я и несколько людей из обкома. Даже местные жители не в курсе были, что у них под ногами творится. Теперь-то нескольких мы забрали к себе, а часть отправили на постой к другим — верным товарищам.