Хвостовой вагон устоял на рельсах. Его качнуло из стороны в сторону, но опасное место он успел проскочить. Кто-то сорвал стоп-кран. Из-под колесных пар полетели искры. Заскрипело…Эшелон дернулся, останавливаясь.
— Ходу! — подскочил, совсем, как молодой дед Федька, активно перебирая костылем. — Сейчас тут будут все итальянцы, которые ехали в вагонах.
Подталкивая друг друга в спину, они выбрались из посадки и двинулись по пустынной улице села. Испуганно брехали собаки, привлеченные шумом взрыва. В некоторых окнах загорелась керосинка, но никто и не думал выйти посмотреть, что случилось.
— Ко мне! В сарае отсидитесь… — торопливо произнес дед Федька, заталкивая их в калитку. Дома горела лампа. Тускло светилось единственное окно. Не спит Акулина, не спит… И сколько раз говорил понапрасну не жечь топливо. Подумал разозлено старик. Мысль о том, что акция провалилась, не давала ему покоя. В какой-то степени он винил в этом и себя. Повел детей на дело, даже не проверив уровень их подготовки! Но Говоров ручался же за них…
— Забирайтесь на самый верх! Накроетесь сеном. Утром рано выведу вас в лес, — проговорил Подерягин, поминутно оглядываясь. Ему казалось все время, что кто-то наблюдает за ними, кто-то их рассмотрел на ночной улице, что все пропало, и он подставил, помогая этим комсомольцам, не только себя, но и Петькину семью.
— Спасибо, Федор Алексеевич! — прошептала ему на прощание Настена, неловко забираясь на аккуратно сложенный стожок.
— Не за что! — буркнул старик, закрывая сарай.
— Здравствуй, батя! — от голоса Акулины, прозвучавшего в полнейшей тишине, он вздрогнул и резко повернулся. Нога от всей ходьбы и бега ныла так, будто в нее запихнули раскаленный прут.
— Здравствуй, Акуля! Ты чего не спишь? Говорил же, что керосинку жечь без толку нельзя! — заворчал он, приходя в себя от секундного замешательства.
— Гости у нас! — хмуро проговорила невестка.
— Кого ж это на ночь глядя-то принесло? — изумился дед.
— Сам посмотри… — Акулина пропустила свекра в дом, плотно прикрыв за собой дверь.
11
«На фронт…»
Июнь 1942
Вот и закончилось их сидение под Вологдой. Рано или поздно это должно было случиться. Петр еще с утра догадался об этом. По суровому выражению командиров их дивизии, встречающихся ему на пути, по невольной суете возле штаба, где тяжелые черные чемоданы с секретными картами грузили в старенькую полуторку, по озадаченному лицу Прохора Зубова, который пришел сегодня с красными, не выспавшимися глазами, и неожиданно объявил освобождение от учебных занятий. Дивизия дышала напряженным предвкушением фронта.
Судя по сводкам СовИнформбюро, ситуация складывалась явно не в нашу пользу. Немец пер напролом, прорываясь к Сталинграду, наши войска все больше отступали, пока не уперлись в Волгу. Дальше дороги не было. Часто вечерами они своей ротой собирались в красном уголке дивизии и слушали вечернюю сводку. А потом горячо обсуждали услышанные новости. Главным предположением, куда их могут отправить, был, конечно, Сталинград. От этой высказанной мысли у Гришки Табакина испуганно округлились глаза, и образовалась икота. Он вообще был немного трусоват, но Петр списывал все это на молодость и интеллигентное воспитание. Подерягин до сих пор не понимал, зачем он пошел добровольцем на войну, имея бронь от института, надеясь найти ответ на этот вопрос в первом же бою, которые они примут.
Вообщем, без малого три месяца пролетели для дивизии, как один день. Акулина сначала часто писала, потом письма стали приходить все реже и реже, пока совсем не исчезли. |