– Ну, это уже не шутки, – со злобой прошипела Шивон сквозь стиснутые зубы.

Она попросила Тенча назвать ей имена хулиганов.

– Никаких имен, – решительно отказался тот.

– Но вы же знаете, кто они.

– А зачем вам эти имена?

Оставив вопрос без ответа, она повернулась к полицейским из местного участка и подробно описала вожака, его фигуру, одежду, глаза. Они покачали головой.

– Лагерь не пострадал, – буркнул один. – Это главное.

Его тон объяснил ей все: она вызвала их сюда, они приехали, а здесь и смотреть‑то не на что, не говоря уже о том, чтобы что‑то делать. Кто‑то кого‑то обозвал, кто‑то кого‑то (как говорят) ударил. Никто из охранников не заявил о травме. Вот наши братья по оружию, выглядят они вполне здоровыми и веселыми. Никакой угрозы лагерю нет, никакого ущерба не нанесено – разве что машине Шивон.

Иными словами: им предлагают искать ветра в поле.

Тенч между тем расхаживал среди палаток, представляясь лагерникам, пожимая многочисленные руки, поглаживая по головкам детей. С благодарностью взял протянутую ему чашку травяного чая.

Бобби Грейг дул на костяшки пальцев, которыми он, по словам одного из его товарищей, приложился о выступ стены.

– Пощекотали нервишки, а? – спросил он Шивон.

Не ответив, она направилась к большому шатру. У самого порога кто‑то сразу же сунул ей чашку ромашкового чая. Шивон стояла на улице и дула на чай, когда ее взгляд упал на Тенча, говорившего что‑то в диктофон. Держала диктофон журналистка, которая, как сразу же вспомнила Шивон, когда‑то Дружила с Ребусом… Мейри Хендерсон. Шивон подошла поближе и услышала, о чем вещает Тенч.

– «Большая восьмерка» – это прекрасно, но исполнительная власть должна серьезно задуматься о том, что творится дома. У местных детей нет практически никакого будущего. Здесь царит разруха, но с разрухой можно покончить. Окажите помощь, и у этих детей появится то, чем можно будет гордиться, что даст им возможность работать и приносить пользу. Как говорится: радейте о мировом порядке… но прибирайтесь и на своей кухне. Большое вам спасибо.

Он двинулся дальше, снова пожимая протянутые руки и гладя по головкам детей. Журналистка, еще раньше заметившая Шивон, сочла необходимым подойти, держа наготове диктофон.

– Ничего не хотите добавить к моему репортажу, сержант Кларк?

– Нет.

– А я слышала, вы здесь уже второй вечер подряд… Какая необходимость?

– Я сейчас не в настроении, Мейри, – ответила Шивон и, помолчав, спросила: – Вы действительно собираетесь написать об этом статью?

– Все человечество смотрит на нас. – Она выключила диктофон. – Надеюсь, Джон получил от меня пакет.

– Какой пакет?

– С информацией о «Пеннен Индастриз» и Бене Уэбстере. Не знаю, как он намерен ее использовать.

– Как только он приступит к чтению, у него сразу появятся мысли.

Мейри утвердительно кивнула:

– Надеюсь, меня он при этом не забудет. – Она заметила чашку в руке Шивон. – Это чай? Умираю хочу пить.

– Мне дали его в том шатре, – Шивон кивком указала на большую белую палатку. – Правда, он довольно слабый. Попросите, чтобы налили покрепче.

– Спасибо, – поблагодарила журналистка и пошла за чаем.

– Не за что, – ответила Шивон, выливая остатки на землю.

В ночных теленовостях рассказывали о концертах «Лайв Эйт». Не только о лондонском, но и о филадельфийском и о корнуэльском, короче – обо всех. Общее число зрителей приближалось к полумиллиарду, и возникали опасения, что из‑за того, что концерты так затянулись, толпы будут вынуждены провести ночь под открытым небом.