Красноярский период жизни был не самым лучшим в судьбе Николая Алексеевича. С началом русско-японской войны всё его внимание было обращено на снабжение армии и бесперебойную работу железнодорожного транспорта. А вот тут то и таилась самая большая проблема.

Генерал, привыкший сходится с врагом на лицом к лицу на линии фронта, где всё ясно - позади свои, впереди - чужие, оказавшись в тылу, растерялся. Казалось, что враги повсюду. Подрядчики, норовившие подсунуть армии некачественный товар, прекрасно находили общий язык с вороватыми интендантами. И те, и другие жили душа в душу с мелкими воришками и революционерами, списывая уже украденное, как попорченное, взорванное или разворованное “неизвестными лицами”.

Но главное, что добивало старого, израненного солдата, это полное равнодушие тех, кому по долгу службы положено было противодействовать и пресекать.  Ревизоры и местоблюстители, прекрасно чувствующие себя в своих креслах,  говорили красивые и правильные слова, достоверно изображали верноподданнейшие чувства, но при этом даже не пытались прекратить казнокрадство и мздоимоство, достигшее с началом войны  космических масштабов.

Помня суворовские слова «Всякого интенданта через три года исполнения должности можно расстреливать без суда. Всегда есть за что», - Айгустов втайне хотел, чтобы хотя бы одного из них зацепило каким-нибудь революционным  рикошетом и с ужасом признавался  себе, что это уже не поможет - сносить надо всю систему, позволяющую плодить такое непотребство.

После появления в Красноярске революционно настроенных рабочих, а затем - не менее революционно настроенных солдат, Николай Алексеевич решил, что его наипервейшая задача - не допустить кровопролития, и придерживался этого решения железобетонно, игнорируя истеричные депеши из столицы проучить, наказать, покарать и прочее…

Теперь Енисейский губернатор, после долгой беседы с Михайловичами,  сидел с каменным лицом перед собравшимися чиновниками и купцами и слушал,  как генерал загоняет мышей под веник:

- Измену будем выжигать калёным железом! - гремел Николай Михайлович, - в военное время срывать снабжение действующей армии! Это как понимать, господа? Это каторга… хотя какая каторга? Расстрелять к чёртовой матери перед строем!

- Но позвольте, ваше высочество!, - попытался возразить какой-то интендант, - какое может быть снабжение, если дорога блокирована мятежниками? Надо арестовать их и тогда всё наладится...

Лучше бы он этого не говорил.

- Что наладится? У кого наладится?! Воровство армейского имущества? Так оно было налажено с первых дней войны. У вас полгорода ходит в сапогах армейского образца. А если сейчас, пока мы тут разговариваем, послать роту пройтись по купеческим лавкам и расспросить с пристрастием - где, когда и у кого они приобретали они снаряжение, которое очень похоже на то, что должно находиться на военных складах?

Присутствующие интенданты опустили головы и откровенно напряглись. Грустная перспектива попасть под расследование незнакомых и неприкормленных ревизоров с военно-полевым судом на выходе их явно не радовала.  Николай Михайлович обвел присутствующих тяжёлым “царским” взглядом.

- А теперь насчет мятежников… Причины мятежа выяснены?

- Холопы по кнуту истосковались…, - буркнул стоящий в проходе статный купчина с коротко постриженной бородой, орлиным носом, глубоко посаженными глазами над прямыми, как стрелы, бровями  и непокорным ёжиком волос.

Князь задержал взгляд на говорящем, прищурился, будто вспоминая что-то…

- Надворный советник Афанасий Григорьевич Смирнов, не так ли? - то ли спросил, то ли утверждающе произнёс фамилию купца князь, и, не обращая внимание на его смущение и удивление остальных своей осведомлённостью,  насмешливо спросил, - кнут значит? А знает ли уважаемый господин Смирнов, как изменились за последние полгода доходы и расходы этих мятежников? Что молчите? Неужто не интересовались? А кто-то вообще интересовался?

Князь обвёл насмешливым взглядом присутствующих и раскрыл заранее приготовленный блокнот

- Никто не знает? Ну ничего, я помогу.