Однако, когда обнаружилось, что и потешницу не найти, загадка была легко разгадана, и дворецкий отправился известить сэра Джона Рэморни и Двайнинга, которые были теперь неразлучны, что одна из их пленниц скрылась. У виновного каждая мелочь возбуждает подозрение. Они переглянулись в унынии и пошли вдвоем в убогую комнату Кэтрин, чтобы захватить ее по возможности врасплох и выведать все обстоятельства, связанные с побегом Луизы.

– Где твоя приятельница, женщина? – сказал Рэморни с непреклонной суровостью в голосе.

– У меня здесь нет никаких приятельниц, – ответила Кэтрин.

– Не дури! – отрезал рыцарь. – Я говорю о потешнице, которая последние дни жила с тобою здесь, в этой комнате.

– Она, мне сказали, ушла, – возразила Кэтрин. – Говорят, час назад.

– А куда? – спросил Двайнинг.

– Как могу я знать, – отвечала Кэтрин, – куда вздумается пойти бродяжке? Наскучила, верно, одинокой жизнью, так не похожей на пиры и танцы, которые она привыкла посещать, раз уж таков ее промысел… Девчонка сбежала, и удивляться можно только одному – что она тут пробыла так долго.

– И это все, – озлился Рэморни, – что ты можешь нам сказать?..

– Это все, что я могу вам сказать, сэр Рэморни, – ответила твердо Кэтрин. – И если сам принц придет с допросом, я ничего не смогу добавить.

– Едва ли грозит опасность, что он снова окажет вам честь личной беседой, – сказал Рэморни, – даже если Шотландия не будет повергнута в скорбь печальным исходом его болезни.

– Разве герцог Ротсей так опасно болен? – спросила Кэтрин.

– Врачи бессильны. Только небо может его спасти, – ответил Рэморни и возвел глаза к потолку.

– Значит, будем уповать на небо, – сказала Кэтрин, – если люди бессильны помочь!

– Аминь! – сказал Рэморни самым набожным тоном, а Двайнинг постарался состроить скорбное лицо, хотя ему, видно, стоило мучительной борьбы подавить глухой, но торжествующий смешок, который неизменно вызывала у него религиозность других.

– И это люди! Люди, живущие на земле, а не демоны во плоти, вот так взывающие к небу, в то время как сами пьют по капле кровь своего несчастного господина! – шептала Кэтрин, когда допросчики ушли от нее ни с чем. – И гром их не сразит!.. Но нет, он скоро грянет и… и принесет, надеюсь, не только кару, но и спасение!

Только в обеденные часы, когда вся челядь занята едой, можно будет, полагала Кэтрин, без большой опасности пробраться к бреши в стене. Наутро, выжидая этого часа, она наблюдала необычное оживление в замке, где со времени заключения герцога Ротсея царила могильная тишина. Решетки ворот поднимались и опускались и скрип подъемного механизма сменялся стуком копыт, когда выезжали или возвращались закованные в латы всадники на загнанных и взмыленных конях. Она заметила также, что те немногие слуги, которых она время от времени видела из своего окна, были все при оружии. Сердце девушки радостно билось, так как все это предвещало близкое спасение, к тому же благодаря переполоху маленький садик стал и вовсе безлюден. Наконец наступил полуденный час. Сославшись просто на свою прихоть (которой ключник был, как видно, склонен потакать), она заранее позаботилась, чтобы ей прислали такую еду, какую было бы удобнее всего передать несчастному узнику. Она попробовала шепотом известить о своем приходе… Ответа нет… Она заговорила громче. Все то же молчание.

– Уснул… – проговорила она вполголоса и вздрогнула, а затем и громко вскрикнула, когда голос за ее спиной отозвался:

– Да, уснул… навеки.