– Уснул… – проговорила она вполголоса и вздрогнула, а затем и громко вскрикнула, когда голос за ее спиной отозвался:

– Да, уснул… навеки.

Она оглянулась. Сэр Джон Рэморни стоял за нею в полном вооружении, но с поднятым забралом, и его лицо говорило о том, что этот человек приготовился скорее умереть, чем сражаться. Голос его звучал спокойно и ровно – так мог бы говорить сторонний наблюдатель захватывающих событий, а не участник их и устроитель.

– Кэтрин, – сказал он, – я говорю тебе правду: он мертв… Ты сделала для него все, что могла… Больше ты ничего сделать не можешь.

– Не верю… не могу поверить! – вскричала Кэтрин. – Небо милосердное! Усомнишься в провидении, как подумаешь, что свершилось такое великое преступление!

– Не сомневайся в провидении, Кэтрин: оно лишь допустило, что распутник пал жертвой своего же умысла. Ступай за мной – я объявлю тебе нечто касающееся лично тебя. Сказано, следуй за мной (девушка колебалась), если не предпочтешь, чтобы я отдал тебя на милость скота Бонтрона и лекаря Хенбейна Двайнинга.

– Иду за вами, – сказала Кэтрин. – Вы не причините мне больше зла, чем дозволит небо.

Он повел ее в башню, и они долго поднимались, одолевая ступеньку за ступенькой, лестницу за лестницей.

Девушке изменила ее решимость.

– Дальше не пойду, – сказала она. – Куда вы меня ведете?.. Если на смерть, я могу умереть и здесь.

– Всего лишь к бойницам замка, глупая, – сказал Рэморни и, скинув засов, распахнул дверь.

Они вышли на сводчатую крышу замка, где люди сгибали луки так называемых мангонел (военных машин для метания стрел и камней), заряжая их, и складывали в кучу камни. Защитников было не больше двадцати человек, и Кэтрин показалось, что она замечает в них признаки сомнения и нерешительности.

– Кэтрин, – сказал Рэморни, – я не могу уйти с поста – оборона требует моего присутствия, но я могу поговорить с тобой и здесь, как и во всяком другом месте.

– Говорите, – отвечала Кэтрин, – я слушаю.

– Ты проникла, Кэтрин, в кровавую тайну. Достанет у тебя твердости хранить ее?

– Я вас не понимаю, сэр Джон, – сказала девушка.

– Слушай. Я умертвил… предательски убил, если хочешь… моего бывшего господина, герцога Ротсея. Искра жизни, которую ты, по своей доброте, пыталась поддержать, была легко угашена. Его последние слова были обращены к отцу – он звал его… Тебе дурно? Крепись и слушай дальше. Ты знаешь, каково преступление, но не знаешь, чем оно вызвано. Взгляни! Эта перчатка пуста – я потерял правую руку, услужая ему, а когда стал непригоден для службы, меня отшвырнули, как старого пса, над моей утратой посмеялись и дали мне совет сменить на монастырь дворцы и залы, для которых я был рожден! Пойми, что это значит… пожалей меня и помоги мне.

– Какой помощи вы ждете от меня? – сказала девушка, вся дрожа. – Я не могу ни вернуть вам потерю, ни оживить убитого.

– Ты можешь молчать, Кэтрин, о том, что видела и слышала в тех кустах. Я прошу тебя лишь на короткое время забыть об этом, потому что, я знаю, тебе поверят, скажешь ли ты «это было» или «этого не было». Показаниям твоей подруги – какой‑то скоморошки, да к тому же иностранки, – никто не придаст цены. Если ты дашь мне слово, я положусь на него и, спокойный за свою жизнь, раскрою ворота перед теми, кто подходит к замку. Если ты не обещаешь мне молчать, я буду отстаивать замок, пока не полягут здесь все до последнего, а тебя я сброшу с этой бойницы.