– Прощай же, и будьте вы все прокляты! – вскричал разъяренный барон. – Седлать мне коня!

– Наш доблестный рыцарь собирается бежать, – сказал лекарь, незаметно подобравшись к Кэтрин и став бок о бок с ней. – Кэтрин, ты суеверная дурочка, как большинство женщин, но в тебе есть искра духа, и я обращаюсь к тебе как к единственному разумному существу среди этого стада быков. Кто они, надменные бароны, которые шагают широким шагом по земле, все попирая? Что они такое в день бедствия? Мякина на ветру! Подсеки им их руки‑кувалды или столпообразные ноги, и глядь – воина нет! Не ищи в них отваги, мужества – кусок мяса, и только! Дай им животную силу – и чем они лучше разъяренного быка? А отбери ее – и твой рыцарь‑герой барахтается на земле, как скотина, когда ей подрезали поджилки. Не таков мудрец! Раздавите его, отрубите руки и ноги – покуда хоть искра сознания жива в его теле, разум его все так же силен… Кэтрин, сегодня утром я готовил тебе смерть, сейчас я, кажется, рад, что ты останешься жива, чтобы поведать людям, как бедный аптекарь, золотитель пилюль, растиратель порошков, продавец яда, встретил свою судьбу бок о бок с доблестным рыцарем Рэморни, владетельным бароном и будущим графом Линдорским… храни господь его светлость!

– Старик, – сказала Кэтрин, – если в самом деле так близок день твоей заслуженной гибели, другие бы мысли должны занимать твой ум, а не тщеславные бредни тщеславной твоей философии… Проси призвать к тебе духовника…

– Да, – сказал с презрением Двайнинг, – обратиться к жирному монаху, не понимающему – хе‑хе‑хе! – даже той варварской латыни, которую он кое‑как зазубрил! Вот уж подходящий был бы душеприказчик для того, кто изучал науку в Испании и Аравии! Нет, Кэтрин, я изберу себе исповедника‑, на которого приятно смотреть, и эту почетную обязанность возложу на тебя. Взгляни на доблестного нашего барона – пот проступил у него на лбу, его губы дрожат в смертельной муке, потому что его милость торгуется за свою жизнь со своими же бывшими слугами и ему не хватает красноречия уговорить их, чтоб они дали ему улизнуть… Смотри, как у него кривится лицо, когда он умоляет неблагодарных скотов, кругом обязанных ему, чтобы они дали ему хоть такую фору, какую имеет заяц перед сворой гончих, когда охотники напали на его след. Погляди и на их мрачные, унылые и упрямые лица: они колеблются между страхом и стыдом, слуги‑предатели, отказывающие своему лорду даже в этой крохотной возможности спасти свою жизнь. И они‑то, они возомнили себя выше такого человека, как я! А ты, глупая девчонка, как же невысоко ставишь ты своего бога, если можешь думать, что такие жалкие твари созданы им, всемогущим!

– Нет, злой человек, нет! – с жаром сказала Кэтрин. – Господь, которого я чту, создал их способными постигать и любить его, охранять и защищать своих ближних, способными на добродетельную и святую жизнь. Их собственные пороки и обольщение лукавого сделали их тем, что они есть. О, дай же и ты своему каменному сердцу воспринять урок! Небо сделало тебя мудрей твоих собратий, дало тебе глаза, умеющие проникнуть в тайны природы, проницательный ум, искусную руку, но твоя гордость отравила эти прекрасные дары и превратила в нечестивого безбожника того, кто создан быть христианским мудрецом!

– В безбожника, ты сказала? – возразил Двайнинг. – Возможно, и есть у меня кое‑какие сомнения… Но скоро они разрешатся. Вот идет тот, кто отправит меня, как тысячи других, в такое место, где разрешатся наконец все тайны, все загадки.

Кэтрин проследила за взглядом лекаря до одной из лесных прогалин и увидела там отряд всадников, скачущих во весь опор. Посреди отряда развевалось знамя, знаки на котором Кэтрин еще не могла различить, но по ропоту, поднявшемуся вокруг, она поняла, что это знамя Черного Дугласа.