|
После войны, — закончил он, — нам придется создавать реабилитационные центры для женщин, которым пришлось находиться в районах размещения войск, и госпитали для морально искалеченных мужчин, чтобы научить их снова вести нормальный образ жизни… Мак безудержно хохотал, уткнувшись носом в свое пиво. — Хватит, — промычал он, — Достаточно, мой дорогой Джон Нокс!1 Я всего лишь хотел сказать, что этим вечером у меня свидание, а к моей девице из Иерусалима приехала подружка. Я решил, что простой ужин с женщиной мог бы благоприятно отразиться на твоем здоровье. Ты хочешь составить нам компанию? Питер залился краской, уставив взгляд в столешницу с круглыми следами, оставленными пивной посудой. — Я теперь даже не знаю, как надо разговаривать с женщиной, — сказал он. — Так ты пойдешь с нами или нет? Питер открыл рот. Потом снова закрыл. Помолчал немного. И наконец выдавил: — Хорошо, хорошо… Пойду. * * * — Иерусалим очень не плох… Беседа шла на танцевальной площадке ресторана «Оберж де Пирамид» под звездным небом на фоне трех величественных, бросивших вызов времени гробниц. Место упокоения фараонов находилось за границей света и вдали от веселой музыки. Питер не очень уверенно передвигался по площадке, а Джойс непрерывно болтала. — …город довольно чистенький, а «Царь Давид» премилый отель, хотя люди, который там обитают, просто ужасные. Говорила Джойс прерывисто и несколько манерно, однако достаточно громко для того, чтобы её слова могли расслышать окружающие. — Вот так-то лучше, не так ли? — сказала она, после того как Питер ухитрился сделать почти полный поворот. — Да, пожалуй, — согласился Питер, истекая потом от нещадной нильской жары и пытаясь двигаться в такт музыки. Болтовня Джойс ему мешала и сбивала с ритма, но девица никак не желала замолчать. Она работала в консульской службе, и к половине десятого вечера Питер успел узнать обо всем, что случилось в консульстве за полтора года, которые прошли с того момента, когда Джойс прибыла в Иерусалим из Англии. За весь вечер Питер так и не произнес ничего внятного. Он заикался а, начав фразу, её не заканчивал. Боевой капитан страдал так, как страдает мальчишка-фермер, попавший из своей глухомани в высшее общество. Тем не менее, девушка оставалась для него красивой и желанной. На ней было светлое вечернее облачение («Мы одеваемся только в Иерусалиме»), и её белые, гладкие, обнаженные плечи в ярком свете танцевальной площадки выглядели весьма призывно, если не вызывающе. — Ведь это Король Фарук, не так ли? — впервые за весь вечер чуть понизив голос, спросила Джойс. — Да, — ответил Питер, покосившись в ту сторону, в какую смотрела она. — Ну разве он ни душка? Какая оригинальная борода! — Жирный, самодовольный мальчишка, — сказал Питер, глядя на Фарука, и это была его первая связная фраза за весь вечер. — А броду, насколько мне известно, он отрастил потому, что ужасно страдает от угрей. — Ведите меня по краю площадки, — прошептала Джойс. — Я хочу, чтобы люди меня видели. |
