Великая княгиня в эти годы оказалась на положении изгоя и вынуждена была коротать время за чтением серьезной литературы, обучаться искусству верховой езды и изо всех сил старалась завоевать симпатию двора. Постепенно втягиваясь в придворные интриги, она усиливала приятельские отношения с двумя графами: Бестужевым-Рюминым и Апраксиным, поддерживая их в борьбе с кланами Шуваловых и Воронцовых. Любовные утехи она стремилась не рекламировать.

Надлежит отметить, что отношение Елизаветы Петровны к великокняжеской чете, после того как великая княгиня родила наследника, заметно охладело. Причем причины охлаждения императрицы к племяннику принципиально отличались от причин охлаждения ее к Екатерине. По мере того, как племянник взрослел, императрица убеждалась в его ограниченности, и общение с ним раздражало ее. Отрицательно сказывалось на отношении Елизаветы Петровны к племяннику и его слепое поклонение Фридриху II, которое он проявлял с детских лет и которое в годы Семилетней войны, хотя он его и не рекламировал, было всем известно. Екатерина II приводит мнение императрицы о племяннике: «Она очень хорошо знала его и уже с давних пор не могла провести с ним менее четверти часа без огорчения, гнева или даже отвращения к нему. У себя в комнате, когда заходила о нем речь, она обыкновенно заливалась слезами и жаловалась, что Бог дал ей такого наследника, либо отзывалась об нем с совершенным презрением и нередко давала ему прозвища, которых он вполне заслуживал. У меня на это есть прямые доказательства»: в записках к Ивану Шувалову, к графу Разумовскому она отзывалась о великом князе так: «Проклятый мой урод — черт его возьми».

Худ. Антропов Алексей Петрович. Портрет Елизаветы Романовны Воронцовой. 1762 г.

Холст, масло. Государственный исторический музей, Москва

В отличие от великого князя, его супруга не могла вызвать у императрицы опасений относительно ее интеллектуальных способностей. Тем не менее, поведение племянницы вызывало у нее подозрительность, связанную с позорным отступлением фельдмаршала Апраксина после блистательной победы русских войск под Егерсдорфом. Во время Семилетней войны Апраксин был снят с должности и оказался под следствием, а его приятель и покровитель Бестужев-Рюмин в опале — под домашним арестом. Кланы Шуваловых — Воронцовых торжествовали победу.

Следствие над Апраксиным среди его бумаг обнаружило три письма к великой княгине. Содержание их оказалось безобидным и не дало оснований для преследования Екатерины Алексеевны. Куда опаснее для нее были документы, хранившиеся у Бестужева-Рюмина. Но канцлер, находясь под домашним арестом, сумел запиской известить великую княгиню, что он сжег все документы, компрометирующие его и ее. Великая княгиня почувствовала себя в безопасности и получила возможность отпираться от всех обвинений, что она с успехом и выполнила.

В сложившейся ситуации великая княгиня предприняла обдуманный в деталях смелый шаг, из которого она, зная характер императрицы, рассчитывала восстановить ее прежнее к себе отношение. Она отправила императрице письмо с жалобами на свою горькую судьбу: супруг забыл о ее существовании, у императрицы она утратила доверие, ее приближенные постоянно подвергаются преследованиям. Письмо заканчивалось двумя просьбами: отпустить ее на родину и как можно скорее дать ответ на просьбу.

Елизавета Петровна, как известно, не утруждавшая себя деловыми заботами, на этот раз, получив письмо, тут же его прочитала, поняла, что отъезд великой княгини нанесет непоправимый урон ее репутации сердобольной императрицы, что в европейских дворах осудят ее отношение к супруге племянника, отреагировала на письмо мгновенно: она пригласила великую княгиню к себе на беседу вечером того же дня.