|
Чуть позже слышится журчание мочи. Не успеваешь уснуть, как все повторяется снова. Я ослабил галстук, переместил сигарету в угол рта и потерся о бетонный пол подметками неразношенных сапог, чтобы не так давило ноги. Боль не была такой уж сильной – но из-за нее я словно разваливался на части. Собак не наблюдалось. Полный раздрай. Такой вот распад на куски мне приходится испытывать довольно часто. Будто составляешь сразу две мозаики, фрагменты которых свалены в одну кучу. Когда это со мной бывает, я пред-почитаю глотнуть виски и заснуть. Вот только утром приходится еще хуже. Все повторяется. Когда я проснулся, по обе стороны от меня обнаружились две близняшки. Мне приходи-лось несколько раз иметь дело с близняшками – но такого, чтобы они находились по обе сторо-ны от меня, еще не случалось. Уткнувшись носами в оба моих плеча, они сладко спали. Стояло ясное воскресное утро. Немного спустя они практически синхронно проснулись, засуетились, надевая брошенные тут же джинсы и рубашки, – потом, ни слова не говоря, сварганили на кухне кофе, нажарили тостов, вынули масло из холодильника и разложили все это на столе. Процедура у них была хо-рошо отлажена. В окне виднелась сетка для гольфа; сидевшая на ней птица с неизвестным мне именем строчила свою песню, будто из пулемета. – Вас как зовут-то? – спросил я. Голова раскалывалась от похмелья. – А какая разница? – отозвалась та, что справа. – Как зовут, так и зовут, – добавила та, что слева. – Понял? – Понял, – сказал я. Мы сидели за столом, жевали тосты и пили кофе. Кофе был отменным. – А что, без имен трудно? – спросила одна. – Ну, как-то... Обе немножко подумали. – Если уж тебе непременно надо нас как-нибудь называть, придумай сам, – предложила одна. – Да, как тебе самому нравится. Они всегда говорили по очереди. Так в радиопередачах проводят настройку стереозвуча-ния. Голова у меня от этого заболела еще сильнее. – Например? – спросил я. – Право и Лево, – сказала одна. – Вертикаль и Горизонталь, – сказала другая. – Верх и Низ. – Перед и Зад. – Восток и Запад. – Вход и Выход, – с трудом добавил я, не желая отставать. Переглянувшись, они довольно засмеялись. Если есть вход, то есть и выход. Так устроено почти все. Ящик для писем, пылесос, зоо-парк, чайник... Но, конечно, существуют вещи, устроенные иначе. Например, мышеловка. Один раз я установил мышеловку у себя дома, под раковиной. Приманкой служила мятная жвачка. Ничего другого, достойного называться едой, в моей комнате не нашлось даже после долгих поисков. А жвачка нашлась в кармане зимнего пальто, вместе с половинкой билета в ки-нотеатр. На третий день утром мышеловка сработала. В нее попалась молодая крыса, цвета свитера из кашмирской шерсти, какие кучами навалены в лондонских магазинах беспошлинной торгов-ли. По людским меркам ей, наверное, было лет пятнадцать или шестнадцать. Трудный возраст. Огрызки жвачки валялись у нее под лапами. Поймать-то я ее поймал, но не знал, что делать дальше. Умерла она к утру четвертого дня, так и не высвободив задней лапы, прищемленной проволокой. Глядя на нее, я вывел для себя один урок. Все должно иметь как вход, так и выход. Обязательно. Железнодорожная линия шла мимо холмов – неестественно прямая, будто ее провели по линейке. Вдали по ходу движения тускло зеленел смешанный лес, похожий на скатанные из об-рывков бумаги шарики. Блестящие от солнца рельсы вдалеке сходились и терялись в зелени. Ка-залось, пейзаж будет вечно оставаться таким же, сколько ни иди. Это наводило тоску. Если так, то уж лучше метро. Я закурил, потянулся и взглянул на небо. На небо я давно уже не глядел. В том смысле, что само это действие – глядеть на что либо без спешки – мною давно не предпринималось. |
