|
Так что взглянуть на город и на собственный дом без спешки они могли только во второй половине воскресенья. А еще, как сговорившись, почти все держали дома собак. Собаки активно скрещивались, щенки вырастали в бродячих псов. Когда Наоко говорила, что раньше здесь совсем не было собак, она имела в виду именно это. Я прождал около часа, но собаки не появлялись. Зажег десятую сигарету, потом раздумал и затушил. Сходил на середину платформы, отвернул водопроводный кран, попил воды – холод-ной до ломоты в зубах, но вкусной. Однако и после этого собаки не появились. Сбоку от станции был большой пруд – узкий и петлистый, как запруженная речка. Его ок-ружали густые, высокие камыши, а на поверхности время от времени плескалась рыба. На бере-гу, блюдя дистанцию, сидели молчаливые мужчины с удочками. Леска у каждого была абсолют-но недвижной и напоминала воткнутую в матовую поверхность серебряную иголку. Под ленивыми лучами весеннего солнца, старательно обнюхивая клевер, бегала по кругу большая белая собака, пришедшая вместе с рыбаками. Когда собака приблизилась ко мне метров на десять, я перегнулся через изгородь и позвал ее. Она подняла морду, посмотрела на меня какими-то несчастными светло-карими глазами и пару раз вильнула хвостом. Я щелкнул пальцами, собака подбежала, просунула нос сквозь изго-родь и лизнула мне руку длинным языком. – Иди сюда! – сказал я, отступив на шаг. Собака оглянулась назад, как бы в нерешительно-сти, и продолжала махать хвостом, не понимая, чего от нее хотят. – Сюда, кому говорю! Я достал из кармана жвачку, снял обертку и показал собаке. Немного подумав, она реши-лась и пролезла под изгородью. Я погладил ее по голове, потом слепил из жвачки шарик и со всех сил бросил его в сторону платформы. Собака рванула туда. Довольный результатом, я отправился домой. В поезде на обратном пути я несколько раз обращался сам к себе. Теперь все, – говорил я, – теперь можно забыть. Для этого ты сюда и ездил. Но забыть не получалось. Ни того, что я любил Наоко. Ни того, что она умерла. А все потому, что на самом деле ничего не кончилось. Венера – планета жаркая и вся покрытая облаками. Из-за жары и сырости большинство ее жителей умирают молодыми. Имена доживших до тридцати остаются в преданиях. Уже из-за одного этого их сердца переполнены любовью. Все венерианцы любят всех венерианцев. У них нет ненависти, презрения или зависти. Нет даже злословия. Нет драк и убийств. Все, что у них есть, – это любовь и сочувствие. – Если даже кто-то умрет, мы не горюем, – сказал мне один тихий уроженец Венеры. – Ведь пока мы живем, мы торопимся любить. Чтобы потом не сожалеть ни о чем. – То есть, как бы впрок, да? – Вашими словами это трудно выразить... – А что, там правда все так гладко идет? – спросил я. – Если б это было не так, – ответил он, – Венера задохнулась бы от горя. Когда я вошел к себе в квартиру, близняшки лежали под одеялом, как сардины в консерв-ной банке, и хихикали о чем-то своем.. – С возвращением! – сказала одна. – Куда ходил? – спросила другая. – На станцию, – сказал я, ослабил галстук и нырнул под одеяло между ними. Жутко хоте-лось спать. – На какую станцию? – А зачем ты туда ходил? – На дальнюю станцию. Посмотреть на собак. – Каких собак? – Любишь собак? – На белых больших собак. Это еще не значит, что я их так сильно люблю. Я закурил, и они молчали, пока я не докурил до конца. – Тебе грустно? – спросила одна. Я молча кивнул. – Поспал бы ты, – сказала другая. И я заснул. * * * Это история не только про меня. Второго ее героя звали Крыса. В ту осень мы с ним жили в городах, которые разделяли семьсот километров. |
