|
– Меня слышишь? – спрашивала правая. – Чуть-чуть, – отвечал я. Собственный голос звучал где-то в глубине носа. – А меня? – спрашивала левая. – И тебя чуть-чуть. – Нашел время чихать. – Дурачина. Я вздохнул. Точно две кегли разговаривали со мной с другого конца дорожки – самая пра-вая и самая левая. Две кегли, оставшиеся несбитыми. – Водички попей, вдруг поможет, – сказала одна. – Какой еще водички!!! – заорал я. Они все-таки заставили меня выпить чуть ли не ведро воды. От нее только живот раздулся. Боли в ушах не было – наверное, просто серу протолкнуло чихом в глубину. Другого объяснения в голову не приходило. Я достал из шкафа два фонарика, и девчонки долго светили мне в уши, напряженно всматриваясь вглубь. – Ничего нету. – Ни сориночки. – Почему ж они не слышат?! – снова заорал я. – Срок годности истек. – Глухой теперь будешь. Не слушая их больше, я взял телефонную книгу и позвонил ближайшему отоларингологу. Голос в трубке был еле различим, и говорившая со мной сестра посочувствовала мне. Приходите быстрее, – сказала она, – клиника еще открыта. Мы быстро оделись, выскочили на улицу и зашагали по автобусному маршруту. Врач, женщина лет пятидесяти, вместо прически носила какие-то проволочные загражде-ния, но все равно выглядела располагающе. Открыв двери приемной, она двумя хлопками заста-вила девчонок умолкнуть, потом предложила мне стул и без видимого интереса спросила, что случилось. – Понятно, – сказала она, когда я все объяснил, – больше не кричите. – Достала огромный шприц без иглы, засосала в него побольше жидкости янтарного цвета, вручила мне какой-то жестяной мегафон и велела держать под ухом. Затем ввела шприц. Янтарная жидкость, как стадо зебр, ринулась мне в ухо, переполнила его и полилась в мегафон. Промывание повторилось три раза, потом в ухе потрудился ватный тампончик. Так же обработали второе ухо. Когда процеду-ра закончилась, слух полностью вернулся. – Все нормально! – Это сера. Лаконичный ответ доктора походил на строчку детского стишка. Мы словно играли в риф-мы. – А не видно было... – Криво. –? – Ушной канал у вас совсем кривой. Обычно прямее. На спичечном коробке она нарисовала мой ушной канал. Формой он напоминал металли-ческий уголок, какими укрепляют мебель. – Вот завалится ваша сера за этот угол, тогда уже никто не достанет. Я застонал. – Что же делать? – Что делать... Внимательнее быть, когда уши чистишь. Внимательнее. – А эта кривизна, она больше ни на что не влияет? – Как это? – Ну, например... психически? – Не влияет. Домой мы шли четверть часа – окольным путем, через поле для гольфа. На одиннадцатой лунке фервей изгибался «собачьей ногой», напоминая мне об ушном канале. Флажки казались ватными тампончиками. И это еще не все. Закрывшее луну облако напоминало эскадрилью са-молетов «B-52», густая роща на западе – пресс-папье в форме рыбы, звездное небо – заплесневе-сую петрушку... Впрочем, хватит. Самое главное, что мои уши теперь прекрасно различали все на свете. Мир сбросил вуаль. Я слышал, как на многие километры вокруг поют ночные птицы, люди закрывают окна и говорят о любви. – Как хорошо, – сказала одна. – И правда хорошо, – отозвалась другая. Как отмечал Теннесси Уильямс, о прошлом и настоящем говорят, как есть. А говоря о бу-дущем, добавляют «вероятно». Но когда я оглядываюсь на потемки, через которые мы брели, то не вижу там ничего опре-деленного – только «вероятное». |
