|
. Она растерялась, смущенно заулыбалась... Ну, может быть... Может, и звала... Еле тебя нашел. Спасибо, сказала она. Расскажи что-нибудь. Все теперь по-другому, сказал я. Вместо нашего игрового центра – круглосуточная пончи-ковая. Там теперь пьют отвратительный кофе. Прямо-таки отвратительный? В одном старом диснеевском мультике умирающая зебра пила грязную воду точно такого же цвета. Она прыснула. Улыбалась она хорошо. А город был противный, сказала вдруг с серьезным видом. Все грубое, все грязное... Время такое было... Она покивала. А сейчас ты чем занят? Перевожу. Романы? Нет, сказал я. Так, накипь повседневности. Переливаю воду из одной канавы в другую. Неинтересно? Даже не знаю. Не думал об этом. А девушка есть? Боюсь, не поверишь – я сейчас живу с двумя близняшками. Вот кто варит потрясающий кофе! Некоторое время она чему-то улыбалась, глядя в воздух. Удивительно, правда? Чего у тебя только не произошло! Какое там «произошло»... Только исчезло. Тяжело? Да нет, покачал я головой. То, что родилось из ничего, вернулось обратно. Всего и дел. Мы опять замолчали. Все, что у нас было общего – обрывок давно умершего времени. Но старые теплые огоньки еще блуждали в моей душе. Когда смерть схватит меня, чтобы опять за-бросить в Горнило Пустоты, я пойду туда вместе с этими огоньками. Кажется, тебе уже пора, сказала она. Холод и вправду становился все нестерпимее. Трясясь всем телом, я затоптал сигарету. Хорошо, что пришел. Может, уже и не встретимся. Счастливо! Спасибо, сказал я. До свидания. Пройдя вдоль пинбольных рядов, я поднялся по лестнице и разомкнул рубильник. Элек-тричество вышло из машин, как воздух, они погрузились в идеальное молчание и сон. Я снова пересек склад, снова поднялся по лестнице, выключил свет, закрыл за собой дверь – и за все это долгое время ни разу не оглянулся. Ни единого разу я не посмотрел назад. Когда, поймав такси, я добрался до дома, время подходило к полуночи. Близняшки лежали в кровати с еженедельником и разгадывали кроссворд. Я был жутко бледен и с ног до головы вонял курами из холодильника. Засунул всю одежду в стиральную машину, прыгнул в горячую ванну. В надежде вернуться к нормальным людям отогревался там полчаса – но пропитавший меня холод и после этого не хотел никуда уходить. Близняшки вытащили из шкафа газовую плитку, развели огонь. Минут через пятнадцать дрожь улеглась, я перевел дух, подогрел и выпил банку лукового супа. – Теперь нормально, – сказал я. – Правда? – спросила одна. – Еще холодный, – нахмурилась другая, не отпуская моего запястья. – Сейчас согреюсь. Мы нырнули в постель и отгадали последние два слова в кроссворде. Одно было «форель», другое – «тротуар». Я быстро согрелся, и друг за дружкой мы провалились в глубокий сон. Мне приснился Троцкий и четыре северных оленя. На всех четырех оленях были шерстя-ные носки. Ужасно холодный сон. 23 Крыса больше не встречался со своей женщиной. Даже перестал смотреть на свет из ее окон. Более того – к ее окнам он вообще теперь не приходил. В темноте его души повисел белый дымок, как над задутой свечой, – и бесследно растаял. Наступило Черное Безмолвие. Что остается, когда слой за слоем сдерешь с себя всю внешнюю оболочку? Этого Крыса не знал. Гор-дость?.. Лежа на кровати, он часто рассматривал собственные руки. Да, наверное, без гордости человек и жить бы не смог... Но одна гордость – это как-то мрачно. Слишком уж мрачно... Расстаться с ней было несложно. Просто в одну из пятниц он ей не позвонил. Наверное, она ждала его звонка до глубокой ночи. Думать об этом было тяжело. Рука сама несколько раз тянулась к аппарату – но Крыса сдерживался. |
