Пансион почти погружен в забытье — здесь осталась едва ли дюжина девочек и пять наставниц. Все они хотят окончить здесь семестр.

Окна быстро наливаются кобальтовой синевой, и клочковатый мрак мечется под хлесткими порывами нарастающей бури. Я беспрепятственно пробираюсь мимо танцевального зала, по лестнице на третий этаж и мимо кабинета директрисы вглубь коридора классных комнат. Здесь еще горит свет, до отключения электричества есть еще час или полтора, и мне должно этого хватить.

Черная дверь на своем месте. Ее не закрывают доски — кто-то снял их, освободил дверь от оков. Может быть, для любопытных покупателей особняка, а может, она освободилась сама. Трясу головой, отгоняя непрошеные мысли. Я должна верить только фактам!

Дверь отзывается на легчайшее прикосновение пальцев и беззвучно проворачивается на петлях. Желтоватый свет электрических ламп касается красных обоев с золотистым узором из листьев, который так впечатлил нас три года назад. Все это игры теней и фантазии. Внутри тоже горит свет — значит, комната всегда была подключена к общей системе.

На самом деле комната совсем небольшая: вытянутая, будто вагон, и с одиноким заложенным оконцем. Здесь на удивление чисто и до безобразия обыденно. Только закрытые белым полотном ящики стоят у стены, но я уже догадываюсь, что в них. Стучу по одному из них сквозь ткань — так и есть, стекло.

Саркофаги восковых фигур, напугавших Касю.

Я почти разочарована, ведь надеялась увидеть мрачный склеп с чучелами животных, дьявольским узорами на стенах, пыльными фолиантами, полными запретных формул. Здесь же ничего такого. Стены, оклеенные теми же красно-золотистыми обоями, будто в гостиной, стеклянные витрины, поставленные одна на другую.

Выходит, все просто? Кася была нездорова и поделилась своей болезнью со всеми нами: с Даной, Юлией, Марией, Кларой. Со мной. Говорят, безумие заразно. Нет, мне нужны еще доказательства. Ведь я так и не увидела проход в башню.

Но простукивание стен не дает никаких результатов. Ни двери, ни коридора. Мое время заканчивается.

Придирчиво оглядываю комнату еще раз, и тут кое-что все же привлекает мое внимание. Я приседаю на корточки, убираю ткань, закрывающую витрины, в сторону и вижу светлые полосы на паркете. Чуть меньше метра их толкали по полу. Но зачем?

Я сдергиваю белое покрывало с витрин и на миг все же сжимаюсь от неприязни — под стеклом лежит тело женщины со вскрытым животом и выпирающими матовыми внутренностями. Мне отчетливо видны чуть запыленный лабиринт розовых кишок и симметричные мешочки легких. Над ней в собственном саркофаге покоится обрубок мужчины: ни рук, ни ног, ни кожи.

Мерзость! Кому могло понадобиться держать такие вещи в доме?

Я присматриваюсь к витринам и вижу в зеленоватой глубине то, что искала, — очертания еще одной двери. Кто-то пользуется ею, а после прикрывает витринами и тканью. Нужно только отодвинуть и попытаться проникнуть за нее. Мне это необходимо, иначе я и вправду свихнусь.

Упираюсь каблуками в пол и начинаю толкать витрины в сторону. Меня пугает мысль о том, что верхняя может свалиться и наделать шума, разбившись. Но стоит верхнему ящику накрениться, я поправляю его положение и продолжаю толкать нижний. Еще немного, еще совсем чуть-чуть! Последним рывком я придвигаю витрины к торцевой стене у окна.

Я слышу стук дождевых капель по жестяному карнизу. Он отвлекает, но я трясу головой. Сейчас не время тонуть, я должна быть здесь и сейчас.

Освободившегося пространства как раз хватает на то, чтобы открыть узенькую дверь, выкрашенную красной краской в тон обоям.

Что же это получается — если девочки вышли через эту дверь, кто-то вернул витрины на место? Ничего не понимаю, и недоброе предчувствие охватывает меня.