Изменить размер шрифта - +
Глаза женщины терялись в тени опущенных полей шляпки-клош.

— Поверьте, забыть об этом невозможно, — рыкнул следователь и снова обратился к директрисе: — Здесь ее мать, а из ваших пусть будет доктор. Но вас, уважаемая пани, здесь не будет.

С этими словами он выпроводил совершенно побелевшую пани Ковальскую и закрыл узкие створки дверей лазарета перед ее носом. Мать выдохнула, будто ее несказанно стесняло присутствие директрисы, и устремилась к моей кровати, держа руку с пальто на отлете.

— Магдонька, я здесь, я с тобой, — заворковала она, боком присев на мою кровать. — Боже, что с твоей прической! Тебя срочно нужно подстричь, нельзя же ходить так! Какие синяки под глазами… А ногти! Что с твоими бедными пальчиками?..

Ее требовательные руки были повсюду, тормошили, щипали, гладили, царапали. Ее красные губы шевелились и шевелились, и слова сыпались изо рта, бусинами раскатываясь по одеялу, прячась в складках.

Я слышала совсем другие звуки, те, которыми она плевалась год назад:

«Мне было всего восемнадцать! Мне нужен был покровитель… А твой отец… Море цветов, драгоценности, платья… Я не хотела ребенка, но он сделал предложение. Его чертова честь! Но я сразу сказала, что он не запрет меня в доме, не заставит бросить сцену, не вынудит родить второго…»

— Не надо, — я слегка оттолкнула ее, когда она попыталась чмокнуть меня в лоб. — Зачем ты здесь?

— Так-то ты рада матери? — в ее черных глазах за секунду вскипают блестящие слезы. — Я бросаю все, бросаю чемоданы и подготовку к гастролям, — с каждым словом ее тон повышается на пол-октавы. — Несусь сюда, в глушь, где мне предъявляют немыслимые, чудовищные обвинения, а ты!.. Ты!

— Пани, остыньте, — встрял пан следователь. — Никто вас ни в чем не обвиняет, так что сядьте на вот этот стул…

— Он шатается! Я посажу затяжки на шелк!

— Просто сядьте и помолчите, пока я говорю с вашей дочерью, — пан следователь еле держал себя в руках, его шея багровела над несвежим воротничком, щеку дергало. — Вы можете вмешаться, если мои вопросы покажутся вам неуместными, задевающими честь и достоинство Магдалены.

Я отстраненно наблюдала за этим вечным спектаклем под названием «Богиня требует поклонения» и с темной радостью в душе отмечала, что следователя ее ужимки оставляют в лучшем случае равнодушным.

Он задал мне уйму пустых, ничего не значащих вопросов, многие из которых повторяли друг друга, просто были сказаны разными словами. Я догадалась, что так он проверяет, не лгу ли я. Потом он перешел к вечеру перед самоубийством Даны.

— Вы, Магдалена, — боевая девушка, как я посмотрю. Как вас угораздило подраться с погибшей?

— Тогда она была вполне живой, — мать возмущенно ахнула, но я продолжила. — Слово за слово, поссорились. Вот и подрались.

— И за эту драку вас посадили в карцер?

— У нас нет карцера, — вдруг возразил доктор. — Обычно мы не прибегаем к таким мерам. Речь идет о каморке в подвале.

Пан следователь кивнул и вновь повернулся ко мне:

— И вы пробыли там всю ночь?

— Да. Пан доктор и пани Зузак могут это подтвердить.

— Хор-рошо. Вот видите, Магда? Вот и разобрались. Вот и славно.

Я все смотрела на него и ясно чувствовала, что он только собирается задать главный вопрос.

— Магда, давайте говорить открыто и честно, — мужчина демонстративно убрал записную книжку во внутренний карман пиджака и переплел на коленях мясистые пальцы. — Меня не оставляет чувство, что с вашим классом что-то не так. Да, бывает разное — юноши и девушки умирают, сбегают, сводят счеты с жизнью… Но не в таком маленьком коллективе! Да вас в живых осталась половина! Магда, разве вы не замечаете очевидного?

За его спиной колыхался белый тюль.

Быстрый переход