За его спиной колыхался белый тюль. То вздувался парусом, обдавая нас запахом мерзлой земли, то опадал, очерчивая две хрупких фигуры за ним. Они одновременно приложили указательные пальцы к губам.

— Да, пан следователь, это странно. Но я не имею ни малейшего понятия, почему так произошло.

Я лгала, он знал об этом и был готов, потому пропустил мои слова мимо ушей.

— Вы все — непростые девицы, из непростых семей. Богатые, защищенные. Закрытые, будто броней. Я уж не знаю, на какой кривой козе к вам подъехать, пока вы все не перемерли. Как считаете, а?

Я только улыбнулась на эту провокацию и промолчала.

— И вот что еще интересно. Я уж вам по памяти накидаю, а вы мне скажите, что думаете: когда я приехал искать Юлию вашу, у вас вместо носа была расквашенная слива. Вы еще с кровати тогда упали, помните? Теперь приезжаю по делу удавившейся, а вы в бинтах в лазарете, и все свидетельствуют, что вы превратили лицо покойной в отбивную! С чего вдруг такие совпадения?

У меня внутри — клубок ядовитых змей. Они ползают, переплетаясь, царапая нутро чешуйками.

— Я не вижу совпадений, пан следователь.

— Не видите, — переспросил он страшным голосом и приблизил ко мне покрасневшее лицо. Пахнуло тяжелой горечью табака. — Не видите или не хотите видеть, панна Тернопольская?

— Кажется, я должна вмешаться, — вскинулась мать. — Вы пытаетесь запугать Магду, вы обвиняете ее во лжи и вы оскорбляете память ее героического отца!

Меня дернуло, как от оплеухи. Отца моего вспомнила! Именем его прикрылась. Гадина.

— Я чту память павших воинов, — напыжился следователь. — Но героизм отцов на детей не распространяется. Спрошу иначе: вы желали зла сбежавшей Юлии и повесившейся Дануте?

— Это смехотворно! — мать топнула каблуком.

— Желали или нет?!

У меня не было сил врать вслух. Я только зажмурилась и мотала головой. Хотелось одного — остаться в тишине.

— Пан следователь, как доктор, я призываю вас остановиться, — голос пана Лозинского прозвучал совсем близко. — Моя пациентка глубоко потрясена произошедшим с ее одноклассницами и сейчас восстанавливается. Но для выздоровления ей нужен покой.

— Хорошо, хорошо! Еще и душевные фанаберии приплетите! Мое мнение — это еще не конец, и если ваша ненаглядная не будет следующей пострадавшей, то у нее самой рыльце в пушку.

— Как вы смеете?! Вы просто негодяй! Я буду добиваться вашего отстранения — у меня есть влиятельные друзья, которые не позволят…

— Кто бы сомневался! Бегите, жалуйтесь, катайте кляузы… Золотая шляхта, не иначе. Скажи мне только одно, Магдалена, — сквозь сжатые веки я снова ощутила близкое присутствие следователя, его раскаленное любопытство, его азарт охотничьей собаки, его гнев. — Может, ты и с Касей Монюшко повздорила, а? Не поделили чего? Или кого?

— Пан следователь, я прошу вас покинуть лазарет, — отчеканил доктор. — Здесь есть и другие больные.

Крякнули пружины, простучали подбитые сапоги.

— Не прощаюсь.

Дверь. Скрип, хлоп.

Я позволила себе открыть глаза, и мне стало стыдно — еще бы одеялом укрылась, пока сердитый дядя не ушел.

Мать еще осталась ненадолго. Причитала о том, с какими хамами приходится общаться. Жаловалась доктору на плотный гастрольный график. Предлагала мне уехать.

— Париж, Магдонька, Париж! Развеешься. Приведем тебя в порядок, ты же моя девочка, а не какая-нибудь замарашка! Обойдем все модные магазины, потратим кучу денег…

«Ради денег чего только не вытерпишь.