|
– Еще раньше он отправил на тот свет одного оркестранта, игравшего соло на корнет-а-пистоне. – Скажите пожалуйста! – воскликнул мистер Кумбес. – Неужели и это факт? – Конечно, факт, – сердито отрезал мой дядя. – По крайней мере, этот факт не менее досто-верен, чем все подобные ему. Просто вы сегодня слишком придирчивы. Говорю вам, обстоятельства дела не оставляли никакого сомнения. Бедный корнетист жил в этом районе что-то около месяца, и, по отзывам старого мистера Бишопа, тогдашнего владельца «Веселых Песочников», был самым старательным и работящим корнетистом, какого тот когда-либо встречал. Он мне сам рассказывал его историю и утверждал, что этот музыкант знал только две мелодии, но даже если бы он знал сорок, то не мог бы играть ни с большей силой, ни большее количество часов в день. Две пьесы, которые он исполнял, были «Анни Лори» и «Милый дом, родной мой дом», а что касается его искусства, то, по словам мистера Бишопа, даже ребенок разобрался бы в том, какое из двух произведений он играет. Этот музыкант, бедный и одинокий служитель муз, каждый вечер играл два часа на улице прямо против нашего дома. И однажды вечером многие видели, как корнетист, получив, по-видимому, приглашение, зашел в дом, но никто не видел, что он оттуда вышел. – А соседи не предлагали вознаграждение тому, кто его найдет? – спросил мистер Кумбес. – Никто не предложил и полпенса, – ответил мой дядя. – А на следующее лето, – продол-жал он, – к нам приехал духовой оркестр, собиравшийся – так они сообщили нам в день приезда – пробыть у нас до осени. На другой день музыканты в полном составе – все здоровые, веселые ребята – были приглашены на обед к этому закоренелому грешнику. И после этого, пролежав целые сутки в постели, вся компания оставила наш город в самом жалком состоянии. Врач нашего прихода, оказывавший им помощь, заявил, что весьма сомнительно, сможет ли кто-нибудь из них впредь сыграть хоть одну арию. – А вам не известно, чем он их угощал? – спросил мистер Кумбес. – К несчастью, нет, – ответил мой дядя, – но главным блюдом, говорят, был свиной паштет, купленный в станционном буфете. – Я уже забыл об остальных преступлениях этого чудовища, – продолжал мой дядя. – Раньше я все их помнил, но память у меня теперь не та, что раньше. Впрочем, вероятно, я не по-грешу против истины, если выскажу предположение, что он несколько причастен к последую-щим похоронам одного джентльмена, который музицировал, перебирая струны арфы пальцами ног, и что он также несет некоторую ответственность за одинокую могилу молодого безвестного чужестранца родом из Италии, как-то посетившего наши места и игравшего на шарманке. – И вот теперь каждый сочельник, – заключил мой дядя, как бы рассекая своим густым, мрачным голосом напряженное мучительное молчание, прокравшееся, точно тень, в комнату и овладевшее всеми нами, – дух этого ужасного грешника появляется в голубой спальне нашего дома. Там, от полуночи и до первых петухов, раздаются дикие вопли и стоны, насмешливый хо-хот, а временами призрачные звуки ударов. Там он ведет свою ожесточенную призрачную битву с привидениями корнетиста и певца, иногда поддерживаемыми тенями оркестрантов, в то время как дух задушенного арфиста исполняет безумные замогильные мелодии призрачными ногами на призраке сломанной арфы. Дядя прибавил, что в сочельник голубая спальня не может быть использована по назначе-нию, – спать там никак нельзя. – Т-с-с! – прошептал дядя, поднимая, в знак предостережения, руку к потолку. Мы, затаив дыхание, прислушались. – Тсс! Слышите! Они сейчас как раз там, в голубой спальне! Тогда я встал и сказал, что желаю провести ночь один в голубой спальне. Но прежде чем я расскажу свою собственную историю, то есть историю того, что про-изошло в голубой спальне, – мне хотелось бы предложить вам небольшое предисловие, или Мои личные комментарии Собираясь приступить к рассказу о моих собственных приключениях с привидениями, я нахожусь в большой нерешительности. |
