Он не принимал никакого участия в работах по эвакуации и отказался принимать какие-либо решения, поэтому Рудетски начал обращаться с вопросами ко мне. Я делал то, что считал правильным, и никак не мог понять, что случилось с Фаллоном. Он уединился в домике, в котором на полках хранились наши находки, и все свое время посвящал тому, что терпеливо их чистил, делая записи в своем блокноте. Он не позволял, чтобы ему мешали, и отказывался расстаться с драгоценными экспонатами.

— Они отправятся отсюда вместе со мной, — сказал он. — Займитесь остальными вещами и оставьте меня в покое.

Наконец пришло время улетать и нам. Лагерь был свернут до трех-четырех домиков, а то, что осталось, могло уместиться в двух грузовых вертолетах. Я направлялся к домику Фаллона, чтобы доложить ему об этом, когда ко мне в страшной спешке подбежал Рудетски.

— Пойдемте со мной в радиопалатку, — сказал он, переводя дыхание. — В Лагере-Один происходит что-то странное.

Я прошел вместе с ним и выслушал печальную историю. У них произошел пожар, и большой вертолет полностью сгорел.

— Кто-нибудь ранен? — рявкнул Рудетски.

Тоненький голосок, доносящийся с волнообразными перепадами из динамика, сообщил, что никто серьезно не пострадал; все обошлось парой слабых ожогов. Но вертолет был целиком уничтожен.

Рудетски проревел:

— Как, черт возьми, это произошло?

Голос нырнул в безмолвие, а затем появился снова, слегка окрепнув:

— …не знаю… так получилось…

— Просто так получилось, — повторил Рудетски с негодованием.

Я спросил:

— Что происходит с их передатчиком? Похоже, ему не хватает мощности.

— Что с вашим передатчиком? — сказал Рудетски в микрофон. — Прибавь громкость!

— Я слышу вас хорошо и отчетливо, — произнес голос слабо. — Вы плохо меня слышите?

— Ты абсолютно прав, мы слышим тебя плохо, — ответил Рудетски. — Сделай что-нибудь с этим.

Прием стал чуть более уверенным.

— Мы уже отправили всех в Мехико. Нас здесь осталось только трое, но мистер Харрис сказал, что что-то не в порядке с самолетом.

Я почувствовал легкое покалывание в затылке и, нагнувшись вперед через плечо Рудетски, сказал в микрофон:

— Что с ним случилось?

— …не знаю… приземлился… неправильная регистрация… не может вылететь до тех пор, пока… — Прием снова стал слабым, и я с трудом улавливал смысл слов. Внезапно он прекратился совсем, и не стало слышно даже шипения несущей волны. Рудетски покрутил приемник, но больше не смог связаться с Лагерем-Один.

Он повернулся ко мне и сказал:

— Они полностью вышли из эфира.

— Попробуй связаться с Мехико, — сказал я.

Он состроил гримасу.

— Я попробую, но не думаю, что здесь есть какая-то надежда. У этого маленького ящика недостаточно мощности.

Он принялся крутить ручки, а я попробовал осмыслить то, что произошло. Большой транспортный вертолет уничтожен, самолет задержан в Мехико по каким-то загадочным причинам, и Лагерь-Один исчез из эфира. Все это означало только одно — изоляция, что совсем мне не нравилось. Я задумчиво бросил взгляд в сторону ангара на другом конце поляны, где Ридер, как обычно, наводил глянец на свою машину. По крайней мере, у нас остался еще один вертолет.