|
Уриенс, конечно же, ничего не заметил. — Пусть Артур знает, Моргейна, — настойчиво произнес он, — что королевство Северного Уэльса не станет безропотно подчиняться христианам. Моргейна пожала плечами. — Как тебе угодно. «Какой же я была дурой, — подумала она. — Я была жрицей на посвящении Артура. Я родила ему сына. Мне следовало воспользоваться той властью, что я имела над королем — и тогда это я, а не Гвенвифар, правила бы из за его спины. Но пока я, словно зверь, зализывала раны, потеряла Артура навсегда. Некогда я могла приказывать — теперь же мне остается лишь просить. И я даже лишена могущества Владычицы Озера!» Моргейна уже повернула было к двери, но тут кто то постучался к ним в покои. Слуга отворил, и вошел Гвидион. Он до сих пор был опоясан саксонским мечом, что вручил ему при посвящении в рыцари Ланселет; но доспехи Гвидион уже снял, и взамен облачился в роскошный алый наряд. Моргейна и не знала, что ее сын может выглядеть так впечатляюще. Гвидион заметил, как сверкнули ее глаза. — Это подарок Ланселета. Мы сидели в зале и пили, туда пришел посланник Артура и передал, что король желает видеть меня в своих покоях… Я сказал, что моя единственная приличная туника порвана и запачкана кровью, а Ланселет сказал, что мы с ним одного роста и он мне что нибудь подберет. Когда я надел этот наряд, Ланселет сказал, что мне он идет больше, чем ему, и чтоб я оставил его себе — что Галахаду досталось от короля множество богатых даров, а я получил слишком мало подарков в честь своего посвящения в рыцари. Он что, знает, что Артур — мой отец, что так говорит? Уриенс удивленно уставился на Гвидиона, но промолчал. Акколон покачал головой. — Нет, сводный брат. Просто Ланселет — благороднейший из людей. Когда Гарет впервые появился при дворе, даже собственные родичи его не узнали, а Ланселет подарил ему одежду и оружие, чтоб тот мог выглядеть подобающе. Ты, конечно, можешь поинтересоваться, не слишком ли Ланселету нравится видеть свои подарки на красивых молодых людях. Об этом тоже болтали, но я не знаю при этом дворе ни одного мужчины, будь он молод или стар, с которым Ланселет обращался бы иначе как с рыцарской учтивостью. — В самом деле? — переспросил Гвидион. Моргейна просто таки видела, как он ухватил эти сведения и упрятал, как скряга прячет золото в сундук. — Теперь я припоминаю одну историю, — медленно произнес он. — Рассказывали, что однажды на пиру у Лота кто то сунул Ланселету арфу, — а он тогда был совсем юн, — и велел играть, и Ланселет спел какое то лэ — не то римское, не то оно сохранилось еще со времен Александра, я толком не знаю, — о любви рыцарственных товарищей, и его подняли на смех. С тех пор он поет лишь о красоте нашей королевы или о рыцарских подвигах и драконах. Моргейна не могла больше терпеть издевку, звучащую в голосе Гвидиона. — Если ты пришел, чтоб потребовать причитающиеся тебе дары, я поговорю с тобой, когда вернусь от Артура, а сейчас мне некогда, — резко произнесла она. Гвидион уставился в пол. Моргейна впервые увидела, что и он может лишиться привычной самоуверенности. — Мать, король послал и за мной тоже. Можно, я пойду с вами вместе? Оказывается, и он способен признаться в собственной уязвимости. Что ж, такой Гвидион нравился ей чуть больше. — Артур не желает тебе вреда, сын мой. Если ты явишься к нему вместе с нами, худшее, что он может сделать, — это отослать тебя и сказать, что поговорит с тобой отдельно. — Ну что ж, тогда идем, сводный брат, — сказал Акколон, протягивая Гвидиону руку — так, чтоб тот мог увидеть вытатуированных змей у него на запястьях. — Первыми подобает идти королю и его госпоже, а мы с тобой пойдем следом… Моргейна встала рядом с Уриенсом. |
