– Можете пойти со мной, – сказала она.

Я пошел за ней по коридору. Она куда‑то шмыгнула и вернулась с кружкой кофе. Я сделал глоток.

– Я хотел научить его плавать, – сказал я.

– Да?

– Сегодня. Мы собирались в бассейн. Там я хотел научить его плавать.

Она смотрела на меня:

– Вы его отец?

Я кивнул.

– Нам нужны кое‑какие сведения о вашем сыне. – Она достала блокнот.

Я сделал еще один глоток.

– Как зовут вашего сына?

Я промолчал. Только посмотрел на нее.

– Как зовут мальчика?

– Не знаю, – сказал я.

– Не знаете?

– Нет.

Она взяла меня за локоть и сказала, что мне лучше присесть. Я послушно сел. Свет белой лампы под потолком бил в глаза.

– Он умрет? – спросил я.

– Поговорите с врачом, попозже, – сказала она. – Но состояние сейчас критическое.

Она сказала, что ей нужно бежать. Но как только что‑то прояснится, она сообщит. Я сидел в кресле. Кресло было черным. Двери лифта не двигались. Табличка над дверями показывала, что он сейчас на третьем этаже. Потом он поехал вниз. Двери лифта не двигались. Я сидел в кресле. Двери лифта не двигались. Кресло было черным. Я сидел в черном кресле. Я давно уже протрезвел и сидел упираясь лбом в ладони.

Я не выдержал и встал. Подошел к окну. Река внизу расширялась, разделялась надвое и с ревом неслась мимо Эйне. Ирен ждала меня в машине. В той машине, где мы любили друг друга. Вот и сейчас она обняла меня. На ней было белое летнее платье. Она курила. Мы целовались, потом вышли на воздух. Земля ушла у нас из‑под ног. Мы летели через ночь, летели над деревьями, над рекой, над островом, над улицами.

…Медсестра провела рукой по моей спине:

– Вы можете пройти к нему. А потом поговорить с врачом.

«Рональдо» лежал в палате, подключенный к аппарату искусственного дыхания. Он был весь утыкан трубками. На экране отображались пульс и кровяное давление. Рядом стояла медсестра – следила за сердечным ритмом и работой аппарата и держала наготове утку. «Рональдо» был по пояс раздет. Руки безжизненно лежали на простыне. При таком слабом освещении лицо казалось расслабленным. Глаза были закрыты.

– Нужна еще одна кровать? – спросила медсестра.

– Его зовут «Рональдо», – сказал я.

Я положил руку ему на лоб. Провел пальцами по волосам. Комната была теплой, а он казался холодным.

– Это я, – прошептал я. – Папа здесь.

~~~

Я заметил, как исчезают вдали дома. Подо мной мчались улицы. В зеркале заднего вида уменьшались и пропадали огни Одды. «Вольво» не двигалась, а город несся навстречу. Одда неслась мне навстречу, хотя двигатель был выключен. У Ховдена город затормозил и остановился.

От Брюсовой виллы доносились смех и музыка. У подъезда стояло несколько машин. Я достал из багажника винтовку и зашагал по дорожке. Позвонил в дверь. Мне открыл мужчина в смокинге и очках в тяжелой оправе. Он, наверное, был слишком хорошо воспитан, потому что никак не отреагировал на мою винтовку. Вместо этого он поздоровался со мной и улыбнулся, как будто только меня здесь и ждали.

Дом гудел как улей. Голова трещала. Какая‑то парочка в обнимку сидела на диване. Через двери напротив я видел сад и танцующие пары. У бассейна играл небольшой оркестр – я узнал местный блюз‑банд. Только джинсы они сменили на смокинги.

На верхних ступеньках лестницы с бокалом в руке стоял Самсон Нильсен.