Убедившись в справедливости того, о чем им рассказывали, Симна кивнул собственным мыслям:

– Обезьяна была права. Они никого не пропустят. Мы можем идти на восток, на запад или назад, но только не через болото.

– Нам необходимо пересечь его. Я и так уже слишком далеко забрел от дома, и к тому же мы не знаем, сколько еще топать до Хамакассара. Мне не хочется терять месяцы, обходя это место, тем более что наполовину мы его уже прошли.

Симна поковырял ногой влажный песок.

– А ты поинтересуйся, почему они не желают никого пропускать…

Пастух кивнул:

– Да. Пожалуй, так и надо сделать.

– Эй, долговязый брат, я же не в буквальном смысле…

Северянин и Алита, напрягшись, следили, как высокий пастух двинулся вперед, пока не зашел по колено в теплую воду. Два‑три коня из тех, что были поближе к пастуху, настороженно на него поглядели. Большинство же либо игнорировали Эхомбу, либо продолжали вращать глазами.

– Он может с ними разговаривать? – Черный кот запустил когти во влажную, бесчувственную землю.

– Не понимаю как. До сегодняшнего дня Этиоль утверждал, будто никогда даже не видел лошади. – Симна глядел в спину своему другу. – Однако я научился не недооценивать нашего скотолюбивого спутника. Он кажется простаком – пока не сделает что‑нибудь необычное. – Северянин показал на котомку, которая висела на высоких худых плечах. – Может, какой‑нибудь деревенский старейшина снабдил его зельем, позволяющим беседовать со зверями…

Но Эхомба не полез в мешок. Он просто стоял в полный рост в мелкой воде, крепко сжимая в руке копье. Симна знал, что при умелом использовании это копье способно сеять панику и ужас. Но такие действия могли только ухудшить положение, принимая во внимание, что путники оказались бы прямо на пути панически несущегося табуна.

Подняв левую руку, Эхомба обратился к лошадям на человеческом языке, громко и четко выговаривая слова:

– Нас предупреждали, что вы никому не позволяете пересечь болото. Нам говорили, будто это происходит из‑за того, что вы психически неуравновешенные. Я вижу необузданность и великую красоту, но не сумасшествие. Лишь растерянность и сопутствующую ей скрытую ярость.

Услышав пронзительный голос пастуха, некоторые лошади начали нервно двигаться, и Симна приготовился бежать, хотя бежать было решительно некуда. Тем не менее в целом табун сохранял спокойствие. Никакого ответа на слова Эхомбы не последовало.

Любой другой повернулся бы и ушел, побежденный всеобщим молчанием. Но только не Эхомба. В его голове уже скопилось слишком много вопросов. Она была битком набита ими – до такой степени, что больше он терпеть не мог. Поэтому перед лицом неминуемой смерти пастух предпринял еще одну попытку.

– Если вы не разрешаете нам пройти, то по крайней мере объясните почему. Я думаю, что вы не безумны. Мне бы хотелось уйти, зная, что вы и не глупы.

И снова никакого ответа – во всяком случае, словесного. Однако вперед выступил конь невиданной породы. Его белая шкура блестела, как металл, а необыкновенно длинная грива напоминала тонкие полоски кованого серебра. В лучах солнца он больше походил на произведение скульптора, нежели на живое существо, на что‑то придуманное, нарисованное и затем высеченное из камня.

– Я – Аргентус. – Конь говорил нежным голосом, хорошо поставленным сопрано. – Порода, которой еще не существует. – Его прекрасные и печальные глаза смотрели на потрясенного Симну.

Вот бы на таком жеребце, думал северянин, прогарцевать по развеселому Сабаду или въехать во Вьоралу‑на‑Баке! Девушки от восторга прямо выпрыгивали бы из окон.