|
Об этом самом Молеврье[24] у герцога сказано: "В этой пузатой бутылке я никогда ничего не видел, кроме раздражения, грубости и вздора". -- "Пузатые или не пузатые -- это другое дело, но я знаю бутылки, в которых налито нечто иное", -- живо отозвалась Флора, считавшая своей обязанностью тоже поблагодарить Свана, потому что он подарил асти обеим сестрам. Седина засмеялась. Сван был озадачен. "Не знаю, что это было, -- пишет Сен-Симон, -- оплошность или подвох, -- продолжал он, -- но только Молеврье вознамерился протянуть руку моим детям. Я вовремя это заметил и предотвратил". Дедушку привело в восторг выражение: "оплошность или подвох", но у мадмуазель Седины фамилия Сен-Симона -- писателя! -- предотвратила полную потерю слуха, и она пришла в негодование: "Что с вами? Как вы можете этим восхищаться? И что, собственно, это значит? Чем один человек хуже другого? Если у человека есть ум и сердце, то не все ли равно -- герцог он или конюх? Прекрасная система воспитания была у вашего Сен-Симона, коль скоро он воспрещал детям пожимать руку честным людям! Это просто отвратительно! Зачем вы это цитируете?" Тут дедушка, поняв, что при такой обструкции Сван не станет рассказывать занятные истории, с досадой сказал вполголоса маме: "Напомни-ка твой любимый стих, -- мне от него становится легче жить на свете. Ах да! "Ко многим доблестям Бог ненависть внушил"[25]. Как это хорошо сказано!" Я не спускал глаз с мамы -- я знал, что мне не позволят досидеть до конца ужина и что, не желая доставлять неудовольствие отцу, мама не разрешит мне поцеловать ее несколько раз подряд, как бы я целовал ее у себя. Вот почему я решил, -- прежде чем в столовой подадут ужин и миг расставанья приблизится, -- заранее извлечь из этого мгновенного летучего поцелуя все, что в моих силах: выбрать место на щеке, к которому я прильну губами, мысленно подготовиться, вызвать в воображении начало поцелуя, с тем чтоб уж потом, когда мама уделит мне минутку, всецело отдаться ощущению того, как мои губы касаются ее щеки, -- так художник, связанный кратковременностью сеансов, заранее готовит палитру и по памяти, пользуясь своими эскизами, делает все, для чего присутствие натуры не обязательно. Но еще до звонка к ужину дедушка совершил неумышленную жестокость. "У малыша усталый вид, -- сказал он, -- пора ему спать. Сегодня мы запоздали с ужином". Отец обычно не так строго следил за соблюдением устава, как бабушка и мать, но тут и он сказал: "Да, иди-ка спать". Я только хотел было поцеловать маму, как позвонили к ужину. "Нет уж, оставь маму в покое, довольно этих телячьих нежностей, пожелайте друг другу спокойной ночи, и все. Иди, иди!" И пришлось мне уйти без причастия; пришлось подниматься со ступеньки на ступеньку, как говорится, "скрепя сердце", потому что сердцу хотелось вернуться к маме, не поцеловавшей меня и, следовательно, не давшей сердцу разрешения уйти вместе со мной. |
