Чернышев, не раскрывая, предъявил удостоверение.

Старший оцепления у входа молча козырнул. Кроме милицейских в вестибюле никого не было. Сразу у входа Чернышев лоб в лоб столкнулся с майором Ловягиным. Старший опер РУОПа шел с молодым официантом, который был выше его на две головы. Они направлялись в бар.

— Пойдем, — показал Чернышеву Ловягин на портьеру, за которой скрывался вход.

«Знает кошка чье мясо съела…» — подумал Чернышев. Ловягин, спихнувший ему накануне материал о похищении специалиста по замкам Станиславыча — теперь демонстрировал широкий жест.

— Как жизнь? — Он дружески хлопнул Чернышева по спине.

— Нормально. Что здесь?

— Убитый сидел сначала за стойкой, — Ловягин обвел официанта водянистым взглядом, — потом пересел к одной дамочке…

— А она?

Ловягин был в курсе:

— Вскоре уехала…

— Рассчиталась?

— К ней нет претензий.

— Женщина была одна?

— Он с ней тут познакомился… — Ловягин потер одна о другую своими большими, обращающими на себя внимание руками. — Судя по всему, покойный был записным бабником. А девица выглядела потрясающе. Мне уже несколько человек об этом сказали. Не исключено, что Панадиса из-за нее и замочили…

Они прошли к столику — единственному, остававшемуся неубранным. Кроме дессертных тарелок с пирожными и бокалов с коктейлями, половину стола заняла роскошная коробка шоколадных конфет.

Официант объяснил:

— Я ждал, что он вернется, оплатит заказ. А потом, когда его нашли, секьюрити предупредил: на столовых приборах могут остаться отпечатки пальцев…

— Что убитый заказал?

— Выпивку для обоих… Конфеты, сладкое…

— Ничего не трогай! — приказал Ловягин официанту. — Тут работа для экспертов. Это их хлеб. Я сейчас вернусь. Побудешь тут, Чернышев?

Тот пожал плечами: да, иди. Чернышев его не долюбливал, не понимал: «кислое с пресным…»

Недомерок, но за чинами не гнался. На освобождение заложников, на задержания особо-опасных — убийц и насильников вызывался сам и шел впереди. За чужие спины не прятался. Первую пулю посылал в престуника, а вверх только вторую. Обид тоже никому не прощал. Ни в Афгане, ни в Чечне. Ни здесь, в Москве. От такого можно ждать всего. Подвиг и преступление. Беззаконие и самопожертвование…

Пока Ловягин ходил за криминалистом, Чернышев, осмотрел стоявшую на столе посуду: пили на брудершафт, что ли?!

На бокале, стоявшем у тарелки покойного Панадиса, остались следы губной помады.

«Стоп! Это еще что?!»

На дне бокала виднелись следы белого кристаллического по рошка, не успевшего раствориться.

«Клофелин?»

Было похоже, что Панадису перед случившимся подсыпали сильнодействующее средство, понижающее давление…

Труп обнаженного Панадиса, прикрытый до пояса простыней все еще находился в туалетной комнате. Его уложили на носилки.

Чернышев с трудом узнал щеголеватого холеного бизнесмена от медицины в синюшнем одутловатом обнаженном мужчине с узкой полоской усов на круглой физиономии.

Одежда убитого была сложена в пластиковый пакет. Сбоку же, на носилках, в другом полиэтиленовым пакете, лежали документы, обнаруженные в одежде. И отдельно удавка — аккуратно разрезанная, перед тем, как снять с трупа, и тщательно упакованная.

Глубокую странгуляционную борозду на шее жертвы еще надлежало описать… Судебно-медицинский эксперт — молоденькая женщина- врач в длинной шубе до пола — надиктовывала такому же молодому следователю прокуратуры свой раздел в протоколе осмотра трупа.