— Он всегда терпит неудачи. Он даже шутит над этим. — Ее голос стал прерывистым от рыданий. — Но на самом деле они для него просто глупый, романтический идеал, как те проклятые книги, которые он пишет и думает, что никто о них не знает. Если поступать в соответствии с ними, как это сделала я, то ты нарисуешь усы и очки на своем романтическом образе.

— А как Феликс все узнал? — дрожащим голосом спросила Фоби.

Саския зарылась лицом в ночную рубашку.

— Он застал нас.

— Боже! — она в ужасе укусила себя за колено. — Но не…

— Нет, не в постели. — Голос Саскии был приглушен несколькими слоями материи, но по-прежнему оставался пронзительно истеричным. — Но было и так довольно ясно, чем мы с ним занимались.

Фоби почувствовала, как в груди поднимается яростный гнев, и закрыла глаза, думая о Феликсе, который так отчаянно нуждался в любви и верности, искал безусловной, бескомпромиссной честности так, как другие ищут богатства и власти. Она задрожала от сострадания, представляя, как он входит в комнату, в которой два человека, которым он по-настоящему доверял, хватали свою одежду и бормотали извинения, едва насытившись друг другом. Образ был таким мучительным, что ей с трудом удавалось дышать спокойно и смотреть на Саскию, не выкрикивая оскорблений.

— Что он сделал? — спросила она хриплым от ярости голосом. — Я полагаю, он не стал показывать тебе свои последние фотографии из отпуска?

Саския съежилась.

— Он вышел из дома. Дилан бросился за ним, но он исчез. Тогда Дилан вернулся назад, сказал, что ему очень жаль, и мы выпили по чашке чая, как делают все англичане в критические моменты. Мы ждали Феликса. Потом легли спать.

Фоби уставилась на нее.

— Отдельно. — Саския закатила покрасневшие, припухшие глаза. — Феликс вернулся через час или около того, разделся и лег в кровать, не говоря ни слова. Мы часто улаживали наши ссоры в постели, но такого не было никогда. Он на меня набросился. У нас был самый невероятный секс. Он длился часами, и внезапно превратился в кошмар — по-настоящему яростный и пугающий.

— И ты удивляешься почему? — Фоби опустила подбородок на колени, не обращая внимания на маленькие лапки, которые скреблись в дверь позади нее. Неожиданно она почувствовала, как ее сердце разрывается от смеси ярости и ревности, хотя в последнем она с трудом могла признаться даже самой себе.

Саския вновь вытерла глаза ночной рубашкой и проигнорировала вопрос.

— Я полагаю, это твой подарок на день рождения? — Она оглянулась на дверь, за которой кто-то жалобно скулил и царапался.

Фоби кивнула.

Саския взяла с кровати помятую открытку и уставилась на нее мокрыми глазами.

— Он никогда не делал для меня ничего подобного.

— Он сказал, что был пьян. — Фоби обнаружила, что она смущенно пожимает плечами. — Ему помог Дилан.

Сморщившись, Саския сделала несколько глубоких, прерывистых вздохов, чтобы успокоить свое дыхание, и отбросила открытку в сторону.

— Я думаю, ему нужно было встать на чью-то сторону, и он выбрал Дилана. — Она потерла лоб тыльной стороной руки. — Некоторое время он вел себя так, словно ничего не случилось. Он был мрачен и отрешен, но у него и так часто бывало подобное настроение. Не было скандалов, слез, сцен — ничего. Это путало. Несколько раз я пыталась извиниться, объяснить, как мы были пьяны, но он отвечал так, словно я вообще ничего не говорила. Я… Я… — она старалась сдерживать всхлипы, — я так сильно любила его, что просто надеялась и молилась, что он простит меня. Так сильно, так слепо, что я начала в это верить.