— Черт! — В отчаянии и полном крушении своих надежд Саския ударила каблуками в пол.

— Я люблю его, Саския. Поверь, я ненавижу себя за то, что мне приходится так поступить с тобой, но я люблю его.

— Знаю. И я тоже его люблю.

— Мне так не кажется, — прошептала Фоби. — Ты любишь то, что он когда-то для тебя делал, как ты себя с ним чувствовала, как все завидовали твоей красоте и счастью, когда ты была вместе с ним. А потом ты почувствовала себя жалкой и ничтожной. Ты не любила его — умного, сложного, дерзкого, эгоистичного, ранимого мужчину. Ты любила его умение делать тебя счастливой, а это несправедливо. Это не любовь, Саския. Это терапия.

— Я обожала его! — с яростным негодованием взвыла Саския. — Я была одержима им, не думала ни о чем, кроме него.

— Кого? — Фоби повернулась к ней. — Великолепного мужчину-модель, который принадлежит к сливкам общества и окружен любовью женщин? Человека, которого забрасывают приглашениями на вечеринки и телефонными номерами? Того, кто почти все получает бесплатно и использует свою кредитную карточку лишь для того, чтобы открыть банку кока-колы? Мужчину, который божественно занимается любовью, осыпает тебя подарками и без конца говорит, что он от тебя без ума? Об этом человеке ты писала мне в Новую Зеландию, Саския.

— Он действительно такой, — пробормотала она. — Ты знаешь, что он такой.

Не обратив внимания на ее слова, Фоби продолжила:

— Или ты любишь испорченного человека, который пережил тяжелое детство, у которого нет цели и направления в жизни, а есть только ужасные родители, почти ненормальный брат и друзья-нахлебники? Ты действительно любишь человека, у которого никогда не было приличной работы, а единственно долгие отношения у него со святыми и ковриком у двери? Человека, который всю свою жизнь борется с нелепой, уродливой неспособностью доверять людям? Это Феликс, которого я люблю, Саския. Несмотря на все его вопиющие пороки, я достаточно сумасшедшая, чтобы принять его. И я на самом деле не думаю, что ты знала этого человека. А если ты действительно разглядела его, то он не достаточно тебе понравился, чтобы завязать с ним дружбу. Поэтому ты считала его невероятно сексуальным и обаятельным донжуаном, ум и характер которого не глубже лужи.

— Как ты смеешь? — злобно выдохнула Саския. — Как ты смеешь говорить об этом на основе своего короткого, грязного пребывания с ним? Как ты смеешь предполагать, что я не люблю Феликса?

— Потому что я думаю, что ты не сможешь забыть его, пока не поймешь это, — прошептала Фоби. — Потому что мне кажется, что твои чувства — тогда и сейчас — намного разрушительнее, опаснее и мучительнее любви. Можешь мне не верить, но я действительно беспокоюсь за тебя. Я видела, как ты пыталась покончить с собой, вскрывая вены в ванной, напиваясь до умопомрачения, а теперь изнуряешь себя голодом, и я не могу смотреть на то, что ты с собой делаешь, Саския. Это делает не Феликс, это делаешь ты. Больше никто. Ты должна понять это.

Саския тихо плакала, свернувшись калачиком у стены.

Презирая себя за умышленную жестокость, Фоби потерла пальцами сухие губы и посмотрела в окно. В саду зажглись фонари.

— Кого-то убили, — тихо сказала она и отошла от окна.

— Вряд ли это было мучительнее того, что произошло здесь.

Фоби опустилась на пол рядом с ней.

— Саския, я не могу сделать этого, ты же понимаешь, правда? Это не уменьшит твое несчастье, не станет твоей местью.