– Выпустите меня! Выпустите! Я… Не виноват! Я… Выпустите! – выл узник в камере, мимо которой мы шли. Обеими руками он вцепился в решетку, словно хотел выломать ее из стены. Другой, стоявший рядом с ним, молча смотрел на нас. В его глазах были пустота и безразличие. Из следующей камеры к нам тянулись грязные, с обломанными ногтями, покрытые язвами руки. Все это сопровождалось криками:

– Хлеба, ваши милости! Хлеба! Не дайте умереть с голода!

Идущий нам навстречу тюремный надзиратель кивнул нам, а затем заорал и стал лупить деревянной дубинкой по рукам, протискивающимся сквозь решетки камер:

– Чертовы ублюдки! А ну, отошли от решетки, шлюхино отродье!

Мрачная обстановка тюрьмы заставила меня еще больше напрячься. Дойдя до конца коридора, мы остановились у тяжелой, обитой железом двери. Палач толкнул ее, и я увидел при свете чадящих факелов ведущую вниз каменную лестницу.

«Дорога в преисподнюю», – невольно подумалось мне.

По ней мы спустились в подвал тюрьмы, где находилась камера пыток. Пьер открыл дверь, за которой стояла плотная, непроницаемая глазом стена мрака. У входа, в специальном креплении, горел факел, а прямо у двери стоял ящик, где беспорядочно лежали готовые факелы.

– Бери факелы, зажигай и вставляй в крепления, – скомандовал палач, проходя вперед.

Обойдя по периметру помещение, я зажег десять факелов, заодно оглядывая место своей будущей работы. Высокий арочный потолок, мрачные, серого камня, закопченные стены, которые, казалось, были пропитаны запахами пота, нечистот и горелой плоти. Больше всего меня впечатлили пыточные приспособления. Дыба, крюк на цепи, перекинутый через шкив закрепленный под потолком, который можно было опускать воротом, под названием «страппадо» и металлический стул с иглами. Треть одной из стен занимал громадный камин, рядом с которым лежала большая поленница уже наколотых дров. Чуть дальше находился стол, на котором лежали пыточные инструменты: клещи, щипцы и иглы. Рядом с ним стояла жаровня. У противоположной стены, рядом с входной дверью, я увидел длинный стол и три стула. На столешнице стояли два подсвечника, на три свечи.

– Сначала разожги камин. Когда придет помощник прево с писцом, зажжешь на столе свечи. И фартук надень. Вон там на гвоздике висит, – отдавал короткие команды Монтре. – Так будешь делать изо дня в день.

С определенной долей брезгливости я надел на себя кожаный фартук, похожий на те, что носят мясники на рынках, после чего занялся огнем. Пока я занимался камином, палач рассказывал, в чем потребуется моя помощь при той или иной пытке, попутно объясняя действия пыточных станков. В конце придал себе суровый вид и строгим голосом сказал:

– Усвой, Клод, раз и навсегда. Пока я прямо не скажу тебе, что делать, никуда не лезь. Не дай бог тебе нанести вред или покалечить пытаемого без прямого указания! Меня тогда боровы из городского совета с дерьмом съедят!

– Я постараюсь, мастер, – ответил я и подумал, что палач, похоже, тоже волнуется.

Стоило раздаться шагам на лестнице, как я невольно оглянулся по сторонам: все ли в порядке. Красные отблески пламени, отражаясь, дрожали на стенах, освещали дыбу с рыжими пятнами крови, скользили по цепям страппадо и матово-тускло блестели на металлических пыточных инструментах, разложенных на столе.