– Готов. Только прикажите, – не забыл изобразить на лице старательность.

– Мой доверенный человек донес, что в Туре, в базилике святого Мартина, читает проповеди францисканский монах Антуан Обен. Его речи, как мне доложили, собирают много народа, но при этом не отличаются истинным почтением к его королевскому величеству. Надо провести негласное расследование и понять, что кроется за подобными речами.

Для того Клода Вателя задание, может быть, и пустяковое, а вот для меня, скажем так, было не по профилю. Не было у меня никаких дел с церковью в прошлой жизни, зато теперь я прекрасно сознавал, что здесь все пронизано верой в Бога, вплоть до поз, которые рекомендовались церковниками для использования в супружеской постели. Здесь мне приходилось ходить на воскресные мессы, молиться по утрам и вечерам, при случае клясться святыми и постоянно контролировать себя, как только в разговорах речь касалась веры, Бога и жития святых. За этот месяц я многое узнал, впитывая в себя информацию, как губка, выделял главное, анализировал, но при этом все равно многое для меня оставалось непонятным, и, как правило, все эти вопросы были связаны с верой. Понимать и принимать веру в Бога, как местные жители, я пока так и не научился. Например, почему грабители и убийцы, приговоренные к смерти, так жаждут исповедаться? Сначала я думал, что они просто хотят облегчить душу, выговориться. А вот и нет. Оказалось, что предлагаемая исповедь давала им слабую, но все же надежду на прощение и спасение души. Кайтесь, грешники, и вам на небесах зачтется! Именно поэтому многие закоренелые преступники, переносившие жесточайшие пытки и при этом молчавшие на допросах, делали свои последние признания уже на эшафоте, так как именно эта исповедь, представлявшая собой добровольное покаяние перед народом, давала им шанс на спасение души и воскрешение тела в Судный день.

Если для любого средневекового человека это было просто и понятно, то как уловить подобный нюанс человеку будущего, к тому же практически не знакомому с католической верой. Подобные откровения, а для меня они такими и были, мне сначала приходилось осознавать, пропуская через себя, чтобы затем принимать как данность. Причем таких понятий было очень много, даже слишком много для меня. Вот и сейчас мне предлагалось изобличить священника через его проповедь, который в глазах своих прихожан являлся голосом Всевышнего.

– Ты что задумался? Тот Клод Ватель справился бы играючи с этим делом. Выверни его душу наружу, как ты всегда умел делать. Я верю в тебя, «лисий хвост»!

– Если я пойму, что он враг, что с ним делать?

– Попробуй склонить его на нашу сторону, а если не получится, отдай Жильберу. Ах да! Забыл тебе сказать: он с тобой поедет и присмотрит, чтобы у тебя все хорошо получилось.

Оливье с ухмылкой смотрел на меня, готовый услышать мои возражения, но так и не дождался. Я понимал, что брадобрею нужен лишний повод, чтобы в очередной раз поставить меня на место и показать, кто в этом доме хозяин. Его разочарование во взгляде сказало мне об этом, когда я спокойно ответил:

– Как скажете, господин.

Теперь у меня никаких сомнений не осталось в том, что именно он стравил Клода и заместителя прево. Все правильно: разделяй и властвуй! Оливье мог себе это позволить, так как Жильбер, Клод и он сам были выходцами из третьего сословия, то есть равны по своему происхождению.

– Встретишься с Гошье у входа в церковь, когда колокола пробьют к вечерне.

– А теперь что мне делать?

– Пока есть время, займись своими делами, – увидев мой вопросительный взгляд, он начал пояснять: – Ты снимал комнату в городе, у вдовы Бове. Внизу находится лавка пекаря, где сейчас торгует младший брат ее покойного супруга.