– Ну и напугал ты нас, подопечный. Думали, что кранты тебе пришли. Мы то с похмелья проснулись, ни в жизнь больше пить не стану, глядим, а ты валяешься на полу. Горячий, словно кирпич из камина. Кожа пузыриться, волосы сами по себе опаливаются. Перепугались не на шутку.

Ангел аккуратно поправил под моей головой кусок соломы и продолжил, внимательно осматривая тело:

– Ты три дня без памяти провалялся. Толи помрешь, толи нет? Тут уже за нами приходили какие‑то. Посмотрели на тебя, рукой махнули и ушли. Сказали, если поправишься, то счастливчик. Голову отрубят, и все.

Я попытался улыбнуться, но из этого ничего путного не вышло. Губы превратились в сплошную, не растягивающуюся корку.

– Вот я про чего говорю, – хранитель набрал в ладонь воды и осторожно полил на губы. Влага медленно стекла сквозь полураскрытый рот, – Ты сейчас больше похож на рождественскую индюшку. Только яблок не хватает. Эх, сейчас бы эту индюшку, да сюда.

Голос Мустафы исчезал, проваливался в темноту, пока спокойная, прохладная ночь полностью не окутала меня.

Провалялся я довольно долго. Иногда приходил в себя, немного пил и снова забывался. Сны ко мне больше не приходили. Ровное, не тревоженное спокойствие.

По словам Мустафы, встал на ноги я ровно через неделю. Заботливая Зинаида раздобыла где‑то тупую бритву и на сухую, терпеливо выслушивая мои ругательства, соскоблила с подбородка отросшую щетину.

– Вот теперь ты хороший мальчик, – довольно оглядывая окровавленное, исполосованное, но относительно чистое лицо, проговорила она, – Хоть на свадьбу.

– Или на плаху, –подшутил ей ангел. Веселые у меня друзья, нечего сказать.

Народу в тюрьме убыло. За то время, пока я находился в спячке кого‑то отпустили, кого‑то отправили на исправительные работы. А некоторых попросту лишили жизни. С законом шутки плохи во всех мирах и государствах.

О нас не забывали. Раз в день к нам подходили, как бы их обозвать, проверяющие, интересовались сколько мне осталось на этом свете. Потом сообразив, что я выкарабкался, интерес ко мне, как к потенциальному мертвецу исчез. Остался только чисто профессиональный. Когда парня можно вести на эшафот?

Так что скучными проведенные в городской тюрьме дни не назовешь.

И в один прекрасный день, когда я свободно, а главное самостоятельно, передвигался по помещению, за нами пришли.

– Эй, вы, трое! Следуйте за нами.

– А позвольте спросить, куда? – поинтересовался Мустафа, но вразумительного ответа не получил.

По дороге ангел поведал, что обычно всех дезертиров ведут сначала в местное отделение военного трибунала. Разбираются, что да как. А потом уже в зависимости от тяжести вины выносят приговор. Или мешок на шею и в воду, или петлю на шею и на дерево. Можно подумать, большая разница.

– А самое обидное, – говорил ангел, – Что никого не волнует, в самом деле ты дезертир или просто пьяный солдат, не вовремя попавшийся под руку городского караула.

– Выкрутимся, – небрежно отмахнулся я.

В самом то деле. Сколько раз казнили нас, вешали и рубили головы. Но всегда случалось что‑нибудь, спасающее нам жизнь. Я надеялся, что и на этот раз все обойдется благополучно.

Городской военный трибунал представлял собой сидящих за просторным столом вояк всех мастей, званий и возраста.

Нас выстроили перед ними. Руки, естественно, связаны, в спину тычутся острые мечи. На всякий случай.

– На сегодня последнее дело?– седой солдат, по виду аж генерал, раскрыл толстую книгу и, приткнув ее поближе к глазам, зачитал :– Военнослужащие обязательной срочной службы второго месяца демобилизации. Количество – три. Звание – рядовые. Заслуги перед отечеством – никаких. Что скажет обвинение?

Обвинителем оказался молоденький человек с трясущимися от волнения руками.