– Вик, он хороший. Такой интеллигентный, тихий, слегка закомплексованный. То есть говорит дельные вещи и вроде стесняется, вроде пардону просит за неоригинальность. Тактичный он, на журналиста не очень похожий. У нас ведь наглость не только второе счастье, но и первый гонорар. Не кривись, люди скучны, в них мало интересного для других людей. И чтобы вытянуть нечто…

– Нужно надуть интервьюируемого…

– Нужно быть личностью, Вик. Лепить вопросы из грязи в себе и мириться с тем, что отвечающий на них может оказаться чище тебя.

– Поля, что ты в рекламе делаешь?

– Севу кормлю. Вик, я разуверилась в том, что людей надо информировать. Тысячелетиями обходились сплетнями и слухами, а не вымерли. Или поэтому не вымерли. Легенды доходили до человека, легенды! Вот мне хорошо с тобой, я должна благодарить судьбу и быть довольной и спокойной. Кому ведомо, что впереди. Так хоть день, хоть час, минута удовольствия, почему нет. И тут мне про голод, несправедливость, войны, смерти… Но передо мной маячит собственная смерть, неизбежная и непредсказуемая. Это жестоко. А, может, я не преуспела в журналистке, вот и защищаюсь.

– Ты просто не как все. Люди смотрят репортажи о боях за едой и не давятся.

– Так не бывает. Все откладывается, все копится, перерабатывается, ищет и находит выход.

– Тогда надо показывать и печатать.

– Загнал в угол и балдеешь?

– Ты еще молода. Вода кипит за счет кислорода, да? В тебе его много. А кипяченую водичку доводить до кипения гораздо дольше, чем сырую.

– Вик, те, кто убивает, ничем не отличаются от тех, кто показывает, рассказывает и смотрит. Ты про еду на экранном фоне… Но кабы не пряталась способность убить в репортерах, зрителях и читателях, они бы не вынесли.

– Поля, о своем праве не читать газет и не смотреть телевизор ты никогда не задумывалась?

– Нет.

– Дитятко. Иди сюда, я тебя пожалею.

– Не надо меня жалеть, – загордилась я.

– А кого надо?

– Лизу.

– Я не некрофил, – отпрянул Измайлов. – Двинем ка мы в теории. Что то у нас с практикой вторые сутки нелады. Лизу задушили веревкой, по прочности не уступающей телефонному проводу.

Я вспомнила свои ассоциации в кабинете Валентина Петровича, вздрогнула и прильнула к Измайлову.

– Запоздалая реакция лучше, чем никакой, – сообщил он и… вернул меня на мой стул. – Беда в том, Поленька, что гости прибывали друг за другом, словно приглашенные. Но не одновременно. Смерть наступила между десятью и одиннадцатью. Так они все в этот промежуток и отметились.

– Вик, мне двое парней не нравятся.

– Мне тоже. Поэтому взгляни.

Измайлов вытащил фотороботы. Я завизжала:

– Это они, они! Ну и глаз у вахтерши, алмаз. Этот гад чуть не убил Бориса, а этот лягнул меня. И за волосы дернул.

– В прострацию не впадешь?

– Постараюсь.

– Тогда имей в виду, они не убивали Лизу. Заглянули в кабинет минуты на три, вышли и доложили вахтерше, что не туда попали.

– Да эти могут угробить за секунду!

– Застрелить, детка. Но не задушить.

– Могут, – не принимала его доводов я. – Тут только рыла, ты бы их ручищи видел.

– Здоровые кабаны?

– Вик, первому свернуть шею, как прутик сломать.

– Учту. Юрьева он один раз ударил?

– Разъединственный.

– Поля, не плачь, Борис поправится. Это очень важно.

– Куда важнее.

– Это очень важно, потому что… Откровенно скажи, ты на улице в толпе их опознаешь?

– Кого?

– Парней.

И тут я сникла.