Глэдис, служанка мисс Летеран, чуть не упала назад, на стойку для зонтиков.

— Ох, сэр, значит, доктор ее прикончил? — взволнованно выдохнула она.

— Вы так уже давно думаете, не так ли?

— Ну, сэр, это не я. Это Беатрис. Она была там, когда умерла миссис Олдфилд.

— И она считает, что там была… — Пуаро нарочно подобрал мелодраматичное выражение, — «нечистая игра»?

Глэдис взволнованно закивала:

— Да. И она говорила, что и медсестра тоже так думает, — та, которая была там, медсестра Гаррисон. Она так любила миссис Олдфилд, эта медсестра, и так огорчилась, когда та умерла, и Беатрис всегда говорила, что сестра Гаррисон что-то знает об этом, потому что она потом так ополчилась на доктора, а она бы этого не сделала, если б там не было чего-то такого, правда?

— Где сейчас сестра Гаррисон?

— Она ухаживает за старой мисс Бристоу, ее дом в конце деревни. Вы его не пропустите, он с колоннами и крыльцом.

Спустя очень короткое время Эркюль Пуаро уже сидел напротив женщины, которая, несомненно, должна была знать больше всех остальных об обстоятельствах, породивших слухи.

Медсестра Гаррисон все еще была красивой женщиной лет сорока, обладавшей спокойными, безмятежными чертами лица Мадонны и большими темными глазами, полными сострадания. Она слушала его терпеливо и внимательно. Потом медленно произнесла:

— Да, я знаю, по деревне ходят эти неприятные слухи. Я сделала все, что могла, чтобы прекратить их, но это безнадежно. Людям нравится волноваться по какому-нибудь поводу, знаете ли.

— Но ведь должно было что-то вызвать появление этих слухов? — спросил Пуаро.

Он отметил, что ее лицо стало еще более огорченным. Женщина только озадаченно покачала головой.

— Может быть, — высказал предположение Пуаро, — доктор Олдфилд и его жена не слишком ладили и именно из-за этого возникли слухи?

Сестра Гаррисон решительно покачала головой:

— О нет, доктор Олдфилд всегда был удивительно добрым и терпеливым со своей женой.

— Он ее действительно любил?

Она заколебалась.

— Нет, я бы так не сказала. Миссис Олдфилд была очень трудной женщиной, ей было нелегко угодить, она постоянно требовала сочувствия и внимания к себе, не всегда оправданного.

— Вы хотите сказать, что она преувеличивала свою болезнь?

Медсестра кивнула:

— Да, ее слабое здоровье было по большей части в ее воображении.

— И все-таки, — мрачно произнес Пуаро, — она умерла…

— О, я знаю, знаю…

Сыщик некоторое время наблюдал за ней, отмечая ее тревожное недоумение, ее ощутимую неуверенность.

— Я думаю, — сказал он наконец, — я уверен, вы все же знаете, что породило все эти истории.

Медсестра Гаррисон покраснела.

— Ну, я могла бы, наверное, высказать догадку… Я думаю, это Беатрис, служанка, распустила все эти сплетни, и, мне кажется, я догадываюсь, что ее навело на эту мысль.

— Что же?

Медсестра Гаррисон заговорила, довольно бессвязно:

— Понимаете, я кое-что случайно услышала… обрывок разговора доктора Олдфилда с мисс Монкриф… и я уверена, что Беатрис его тоже слышала, только она никогда в этом не признается.

— Что это был за разговор?

Медсестра Гаррисон помолчала, словно проверяла точность своих воспоминаний, потом сказала:

— Это было недели за три до последнего приступа, который убил миссис Олдфилд. Они находились в столовой. Я спускалась по лестнице, когда услышала, как Джин Монкриф сказала: «Сколько еще это продлится? Я не выдержу, если придется ждать еще долго».