Полковник сел во главе стола, а Каратаев и Катя расположились поодаль. Стол ломился от обилия яств.

Автандил говорил:

— У нас нэт времени на церемонии; я буду краток. Вы должны решить, с кем вы, господа?

Ответила Катя:

— Мы служим государству, русскому государству.

Наступила пауза, после которой полковник спросил:

— Вы все сказали?

— Да, все.

— Другого ответа я от вас не ожидал. Вы дэвушка молодой и не могли давать другой ответ. А я вам скажу: государства русского, российского нэт! Народа русского тоже нэт. В Москве есть две силы и одна из них скоро победит.

— Это какая же сила должна победить? — почти выкрикнул Олег.

Полковник продолжал спокойно есть. Отвечать не торопился. И потом, не поднимая глаз на собеседников, тихо проговорил:

— Победит та сила, которая держит в руках продовольствие. Пойдите на московские рынки и посмотрите: кто держит в руках продовольствие?.. Если у вас есть глаза, вы должны были видеть, что тряпками торгуют русские, а продуктами — кавказцы. Без тряпок я прожить могу, а без хлеба, масла, овощей, фруктов вы можете прожить?.. Можете?.. Вот так. Продовольственные рынки у нас. И престижные, элитные дома, которые строят русские люди в Москве, Петербурге, во всех других городах России, — они строят для нас. И Москва уже давно перестала быть столицей России; она — Вавилон! Раньше говорили: Москва — большая деревня, теперь говорят: Москва — большой аул. И Крым, и Черное море, и Каспий с несметными залежами нефти — и это все наше. Алиев, Шеварнадзе, Масхадов, Аушев — владыки мира, который в начале века назывался Россией. Мы потихоньку заберем у вас все, а вам оставим только черные работы и голодную жизнь. А еще у вас до конца дней останется надежда, что есть еще на свете государство русских. Без надежды человек не живет.

— Я жил в Америке, — мирно заговорил Каратаев, — и там все уверены, что власть в России принадлежит евреям. Евреи, конечно, страшный народ, но они хоть головы не режут, как чеченцы. Уж лучше нам с майором Катей генерала Старрока поискать, чем идти в услужение к кавказцам. К тому ж все ваши сородичи с утра до ночи толкутся на рынках — вам недосуг заниматься государственными делами. Вас нет в армии, в Думе, в Кремле. Да и в Москве–то хотя мэр Лужков, он же Кац, и понастроил для вас фешенебельных домов, но все равно вас мало, и сидите вы у нас на шее до первой бузы, а как буза начнется, вас как ветром сдует из московских рынков и со всех столичных улиц.

Каратаев говорил спокойно, мирно, он явно издевался над полковником, но Автандил, ослепленный ощущением своей силы, не замечал тонкой иронии собеседника. Кавказцы, и все вообще азиаты, и евреи включительно, никогда не понимали русского юмора. Им по этой причине непонятен Чехов, и уж совсем чужими кажутся Гоголь и Салтыков — Щедрин. Юмор азиатов всегда замешан на отношении к женщине, на том, как ее обманывают, как над ней издеваются. И потому их юмористы скорее походят на пошляков и циников, чем на остроумных собеседников. Недаром же евреи свой юмор называют хохмами — от нашего русского слова хохотать, гоготать. А над подлинным юмором не хохочут, разве что грустно улыбнутся. Иногда и засмеются, но сквозь слезы или глубокую думу. Именно такая ирония слышалась в словах Каратаева. Многое в речах Автандила он находил верным, и эта–то правота чужого злобного человека навевала грустные думы.

А полковник, задетый словом «буза», услышав в нем скрытую угрозу новым оккупантам, вышел из–за стола, долго раскуривал трубку, а затем отставил в сторону руку, державшую ее, — это тоже шло от Сталина, — тихо, выпевая каждое слово, продолжал:

— Плохо, когда человек не имеет информации.