|
При одном только упоминании о коммунистах, комсомольцах, о цензуре и железном занавесе у него возникала зубная боль. Он кончил советскую школу, учился в советском вузе, — и все это, конечно, на народные денежки, главным образом, на деньги русских людей, но согласно своей биологической природе он как раз больше всего и ненавидел русских, презирал все то, что его кормило, одевало, давало крышу. Не случись горбачевская перестройка, он бы, как и его отец, стал вначале кандидатом наук, а потом доктором и взошел бы на профессорскую кафедру… Много бы ездил за границу, получал премии, лауреатские медальки. Ему бы дали хорошую квартиру, он купил бы дачу, ездил на собственной машине. Словом, жил бы, как большинство евреев, которым советская власть создавала всяческие привилегии, освобождала их от армии, от физических работ — холила и лелеяла, как малых детей. Они же, благодаря своим все тем же биологическим качествам, становились авторами открытий, которых не совершали, изобретений, которых не делали; непременно поднимались над всеми русскими, занимали кафедры и возглавляли лаборатории, институты.
Так бы и прожил свою бесполезную, но вполне обеспеченную жизнь Сеня Беленький, не случись то ли на его счастье, то ли на беду его и всех евреев горбачевская перестройка, названная потом четвертой революцией в двадцатом столетии на русской земле. Его отец работал в Министерстве газовой промышленности, где министром был будущий премьер Черномырдин… Оттуда на голову Сени и посыпались акции, банковские счета и все остальное. Он стал олигархом, — правда, не таким, как Березовский, Гусинский, братья Черные, братья Абрамовичи… Для полного счастья ему не хватало ста миллионов. Здесь, в заброшенном белорусском замке, он и надеялся получить эту сумму. Однако сейчас он вдруг понял: не за одними только миллионами он сюда приехал. Не спускал глаз с Катерины. И сейчас ему влетела шальная мысль: вот эту бабочку он бы, пожалуй, ввел во все свои дворцы и на правах хозяйки, — то есть мог бы и жениться на ней. Одна шальная мысль тянула за собой и другую: «А этот… синеглазый олух?.. Он–то, кажется, уж захороводил девчонку». Но Беленький не был бы Беленьким, если бы он не умел выходить из любого положения. Проблему Каратаева решил для себя просто: «Прикажу устранить». И, окрыленный таким открытием, придвинулся ближе к Олегу. — Мне нужно поговорить с вами наедине. — Не могу, — отрезал Каратаев. — Имею инструкции от самых больших начальников: быть всегда рядом с подполковником. Он кивнул на Катерину. — Но она нам позволит, — обратился к ней Беленький. — Что вам позволить? — спросила Катя. — Уединиться с Олегом Гаврилычем. — А уж этого никак нельзя! — Но это ущемление прав человека! — воскликнул оли- гарх. — Как вам угодно. Но такова теперь наша жизнь: нынче всех ущемляют, и даже грабят. Она взглянула на Олега. Он улыбался. По всему было видно, что ее ответы олигарху ему нравятся. — Хорошенькие правила! Не позволяют человеку поговорить с другим человеком. — Позволяем. Но только не с такими человеками, как вы. Вы олигарх, к вам отношение в обществе особое. Мы еще не знаем, что вы такое и с чем вас едят. Сеня всплеснул руками: — Меня надо есть? Вы что — людоеды? Где я нахожусь, в конце концов? С кем имею дело?.. — Вы дело имеете со мной, а я человек строгий. У меня инструкция, и я ее выполняю. Так что извольте не только меня слушать, но и повиноваться. Катя умышленно шла на дерзкий тон и на конфронтацию с наглецом, заявлявшим права на Олега. Она была при исполнении служебных обязанностей, отвечала за безопасность Объекта и могла действовать по своему усмотрению. |
