Олег рассмеялся:

— В Америке есть поселки и даже целые города, где только и слышишь русскую речь. А теперь вот туда все русские денежки потекли и там много так называемых «новых русских».

— Вы тоже из тех… «новых русских»?

— Но позвольте: я разве похож на «нового русского?»

— Вроде бы русский, — значит, похож.

— То–то и дело: похож. А эти «новые» — вовсе и не русские. Это они так называют себя, чтобы их уважали. Русских–то людей везде уважают. И там, в Америке, тоже. А этим «новым» не верят. И когда видят такого, то показывают на него пальцем и говорят: вот он, который обокрал Россию.

— Милости прошу в дом. Я собрала клубничку, угощу вас.

В доме гостей встретила целая ватага детей: три девочки и мальчик. У окна за журнальным столиком за разобранным стареньким телевизором сидел мужчина лет пятидесяти: видимо, хозяин. Выдернув из розетки паяльник, он нехотя поднялся, машинально поправил пояс, рубашку. Поклонившись Екатерине, сказал:

— Бутенко Амвросий Иваныч.

Поклонился и Олегу.

Адвокат сказал:

— Это мои родители, а это, — подгреб к себе детей, — мое продолжение. Их вон сколько — мал мала меньше.

Катя невольно взглянула на адвоката: вроде бы молодой, а уж детей–то сколько!

— А где ваша мама? — спросила у малышей.

— На работе! — наперебой закричали девочки. — Она доярка, работает в совхозе.

Мальчик, соблюдая мужскую обстоятельность, стоял в сторонке и глубокомысленно молчал. Он был средний, ему было лет пять.

Адвокат сказал:

— Жена у меня тоже юрист, но ей по специальности работы не нашлось. И, кивнув на Олега, сказал отцу:

— А это мой новый начальник. Я вам о нем говорил. Это ему я машину покупал.

Отец пристально оглядел Олега.

Хозяйка пригласила к столу. Здесь из таза, полного клубники, она накладывала ягоды в тарелки и подавала гостям. Катя посадила к себе на колени младшую девочку; ей было года три, и ее тоже звали Катериной. Большая Катя обрадовалась тезке и прижала ее к себе. А та, ткнув пальчиком в таз с клубникой, выдала семейный секрет:

— Мы с бабушкой пойдем на базар, продадим клубнику и купим хлеб. А молоко принесет мама из совхоза.

И в этих словах младенца предстала вся жизнь семьи, весь ужас сотворенной чужебесием на Российской земле трагедии, которую вначале Миша Меченый называл новым мышлением, а уж затем в Беловежской пуще на святой белорусской земле три пьяных недоумка — и все трое нерусских — объявили о распаде великой империи и о начале новой жизни во главе с «демократами», — и тоже сплошь нерусскими.

Можно себе представить, с каким трепетом гости брали кроваво–красные, сверкавшие множеством белых глазков, ягодки, тянули себе в рот. И Олег, и Катя, не сговариваясь, давали себе слово, что отныне семья эта ни в чем не будет нуждаться, а Катя даже подумала: «Доведу ребят до института и затем до конца жизни буду им второй мамой».

— Ну, а вы, — обратился Олег к хозяину, — работаете где- нибудь?

— До перестройки был главным бухгалтером завода, но потом завод купил какой–то африканец и привез своего бухгалтера. Я вот теперь… ремонтирую домашнюю технику. В детстве–то в радиокружок ходил. Теперь пригодилось.

— Ну, а если бы я вам предложил работу?.. Пошли бы? Я тут недалеко от вас поселюсь. Ваш сын мне квартиру в новом доме подыскал — напротив «Стекляшки».

— Да я бы с удовольствием, да не знаю характера вашего дела.