Я подхожу к доктору Реббард, держа руки в карманах.

– Зачем Делии фальсифицировать столь болезненные воспоминания?

– Потому что выгода компенсирует боль, – поясняет психиатр. – На этот крючок можно поймать присяжных, и те вынесут ее отцу оправдательный приговор.

– Подавление, если я не ошибаюсь, это выборочное устранение материалов, причиняющих боль, так?

– Да.

– И это бессознательный акт?

– Да.

– Тогда не могли бы вы объяснить механизм диссоциации?

Она кивает.

– Когда человек напутан или ему больно, восприятие существенно меняется. Внимание сосредотачивается на текущем моменте, на выживании. А когда внимание настолько сужено, чувства могут в значительной мере искажаться. Среди примеров можно привести снижение болевого порога, замедление времени и амнезию. Некоторые психиатры считают, что если устранить источник опасности, то воспоминания восстановятся, – добавляет она, – но я к их числу не принадлежу.

– И хотя вы лично в это не верите, диссоциативная амнезия – это все‑таки признанное специалистами психическое состояние, не так ли?

– Да.

– Оно даже включено в «ДСМ‑IV», библию психиатрической диагностики. – Я облокачиваюсь на стол и зачитываю вслух: – «Диссоциативную амнезию отличает невозможность воспроизвести важные личные данные, обычно травматического или стрессового характера, причем невозможность воспроизведения превосходит масштабы допустимой забывчивости». Это, кажется, вполне подходит к Делии Хопкинс.

– Вы правы.

Я продолжаю читать:

– «Обычно это проявляется в виде обнаруживаемой постфактум лакуны в истории жизни пациента». Опять‑таки в яблочко!

– Судя по всему.

– «… в последние годы участились случаи диссоциативной амнезии, связанной с забытыми травмами, перенесенными в раннем детстве». – Я поднимаю глаза от книги. – В этом справочнике перечислены лишь те диагнозы, которые подтверждены многолетними клиническими наблюдениями и эмпирическими данными. Я не ошибаюсь?

– Нет.

– И он пользуется уважением в профессиональной среде?

– Да.

– Вы и сами прибегаете к его помощи, не так ли?

– Да, но в качестве аналитического инструмента, а не юридического. – Она смотрит на меня. – Мистер Тэлкотт, вы знаете, в каком году написана эта книга?

Я, холодея, заглядываю на обложку.

– В тысяча девятьсот девяносто третьем.

– Вот именно. До возникновения моды на подавленную память, которая привела к сотням ложных обвинений в растлении малолетних.

Ой‑ой‑ой…

– Доктор, скажите, а в чем различие между восстановленным воспоминанием и инициированным?

– Некоторые ученые считают, что память о травмах столь же аномальна, как и сами травмы, а потому, не имея стандартных ассоциативных связей, она задействуется реже и с большим трудом. Исходя из этого они допускают, что некоторые подробности, имеющие отношение к травмам, могут оживить и воспоминания о них.

– Значит, инициированные воспоминания нельзя просто вбить себе, так сказать, в голову. Они на самом деле существуют, просто ждут своего часа.

– Верно.

– Вы не могли бы привести пример?

– Человек может услышать выстрел – и внезапно вспомнить, как много лет назад его отца застрелили у него на глазах.

– Правда, этот сценарий ближе к тому, по которому Делия Хопкинс восстановила свою память?

Психиатр кивает.

– Возможно ли, доктор, что в нашем мозгу существует место, где воспоминания прячутся и готовятся к выходу, какие бы обстоятельства этот выход ни обусловили? Возможно ли, что восстановление памяти – это не процесс созидания, а процесс… поиска?

Это слово, конечно же, напоминает мне о Делии.