Изменить размер шрифта - +
Его прислал социальный работник из Общества детских домов во Флориде. Оно гласило: «Если вы Сьюзен Спенсер, родившаяся 28 декабря 1966 года, пожалуйста, свяжитесь со мной. У меня есть для вас важная информация».
        Я знала, что это будет.
        На следующий день я позвонила:
        — Да. Это я. Меня усыновили через ваше агентство.
        — Ваша кровная мать хочет связаться с вами, — сказала мне соцработница.
        Видите ли, я всегда знала, что я — приемная. Однажды, в юности, когда наши отношения с Теей были особенно сложными, я вступила в платную программу штата по воссоединению детей и родителей (при условии, что предоставленная обеими сторонами информация докажет их родство).
        Тея узнала и пришла в ужас.
        Но когда отрочество прошло, поиск кровных родителей перестал быть для меня приоритетом. По правде говоря, на тот момент, когда я получила это письмо, я уже лет десять даже не вспоминала о том, что я — удочеренная.
        Мне было сорок лет, у меня было трое своих детей. Я была счастлива.
        Так что для меня это был удар.
        Причем удар такой силы, что я даже попятилась. Тогда я решила подойти к делу как профессиональный журналист, отключила эмоции и села переписывать информацию о моей кровной матери. Она медсестра на пенсии. О’кей. Увлекается садоводством. Прекрасно. Играет в ракетбол. Любит путешествовать. (Так вот откуда это у меня!) Совсем недавно она принимала участие в трехдневном марше по сбору средств на исследования рака груди. У нее есть дочь, которая уговорила ее найти меня.
        «Похоже, она вполне разумный человек», — подумала я с облегчением.
        — А почему она отдала ребенка на усыновление? — спросила я, старательно избегая слова «меня».
        — Пусть лучше она сама вам объяснит. Хотите, она вам напишет?
        — Да.
        Повесив трубку, я уставилась в свои записи. Я не плакала. Но и не радовалась. И не бросилась никому звонить. Просто подумала: «Вот дерьмо!»
        В последующие недели я кадр за кадром рассматривала свою жизнь, думая, как бы я отреагировала на такое сообщение в другое время. Если бы моя родная мать пришла за мной, когда мне было пятнадцать, я бы взмолилась: «Забери меня отсюда!»
        В двадцать пять: «Почему ты так поступила со мной? Чем я тебе не нравилась?»
        Но в сорок, после рождения детей, мой былой гнев давно прошел. Я знала, что ничего личного тут не было, что, отдавая меня, она меня просто не знала.
        Я представила, как отдла бы своих новорожденных в чужие руки, а потом вечно терзалась бы вопросом: что с ними стало? И поняла, что усыновление эмоционально тяжелее для матери, чем для ребенка.
        Мне захотелось встретиться с ней. Мне захотелось поблагодарить ее, сказать ей, что все сложилось благополучно.
        Мне впервые в жизни захотелось увидеть свои черты в лице другого взрослого человека.
        Письмо из Общества детских домов пришло в желтом конверте.
Быстрый переход