Она повернулась и долго на него глядела, держа в руках сковороду с лепешками и соусник, и я не думаю, что она хорошо его расслышала. Она просто улыбнулась и вернулась к стряпне. Папа ничего такого больше не говорил. Бедный папа, он казался очень усталым, видно, уже нехорошо себя чувствовал. Мне так кажется. Но он ни словом об этом не обмолвился.

Молли накормила нас мясом с бобами, лепешками с соусом и пирогом. Мы здорово наелись. Я не мог отвести от нее глаз и только про то и думал, как бы уговорить ее выйти за меня замуж. Тогда бы она была здесь круглые сутки. Она села на другом конце стола и спокойно пила кофе. Мы все молчали, но молчание было легким.

Папа собрался спать и предложил заплатить Молли, но она, конечно же, отказалась. Тогда он велел ей забрать с собой четверть туши и шкварок, а мне — проводить ее до дому, чтобы ничего не случилось.

Он ушел, и мы остались в кухне вдвоем.

— Поехали к нам, Гид, — сказала Молли. — Папа уехал в Уичито. Сегодня тебе не придется с ним цапаться.

— О'кей, — ответил я.

У нее мы развели огонь в камине и долго сидели перед ним. Я вручил Молли рождественский подарок, только пока не разрешил вскрывать. Мы сидели, не разговаривая, даже не целуясь, ничего такого вообще, мы просто отдыхали вместе. Потом она наклонилась вперед, вынула шпильки, тряхнула своими длинными волосами и прижалась ко мне. Пламя играло на ее лице, глазах и губах. Я чуть не потерял сознание, так я ее любил и ею восхищался. Я ее обнял, она захотела пойти в спальню и по дороге вытащила рубашку из юбки. Было очень холодно, мы укрылись одеялами и через некоторое время согрелись, стало уютно и тепло, только ее пальцы остались холодными. Старика не было, и нас ничто не удерживало. Но я так разволновался, что у меня ничего не получилось. Видно, я мало соображал в этих делах.

— Черт бы меня побрал, — сказал я. — И впрямь, тебе стоит выйти замуж за кого-нибудь другого.

— Помолчи и успокойся, — сказала она и меня поцеловала.

— Зачем ты со мной только связалась, — сказал я.

— Ты мой любимчик, — сказала она. — Ничего страшного. Ты просто по Мне с ума сходишь. Я это вижу и этого хочу. Давай поспим, милый.

И я заснул. В жизни так замечательно не спал. Даже когда проснулся, не мог поверить, что можно так хорошо спать. Глаза Молли были еще закрыты, и я ее обнимал. Чистая радость. Потом я ее разбудил, потому что мне стало одиноко. Мы ласкались и болтали. Но она так и не пообещала выйти за меня.

— Это было бы ошибкой, — сказала она. — В этом смысле я тебя не люблю.

Она склонилась надо мной, и ее волосы касались моей груди.

— Но ты-то меня любишь, так ведь? — произнесла она, будто раньше это ей не приходило в голову. — И любишь именно в этом смысле, Гид. Это грустно. Я в этом смысле никого не люблю.

Она надолго уткнулась мне в шею, и я чувствовал ее дыхание.

На заре мы встали и плотно позавтракали. Нам было весело. Я поехал домой и принялся за работу, и все у меня ладилось. Но на следующее утро я проснулся в такой тоске по ней, что просто тошнило. Целый день мне мерещились ее волосы и лицо надо мной.

13

Январь выдался теплым, похоже, что и вся зима обещала быть теплой. Джонни возился с коровами, отец помаленьку ковырялся то там, то здесь и по-прежнему чувствовал себя неважно. Четыре дня подряд я таскался по дурацкому полю вслед за дурацкими мулами, непрерывно думая о Молли и о том, когда же мне наконец удастся с ней увидеться.

А потом, поздним утром в понедельник, ко мне на поле прискакал Джонни, свернув по пути на Дальнее пастбище. Он остановился в стороне, и конь его нерешительно перебирал ногами.