Мы поймали пару лошадей и поскакали. Джонни был страшно тронут и возбужден. Сперва он посидел в седле, потом я. Сидеть в нем было как в кресле-качалке. Оно было новое и скрипучее, но должно было объездиться в мгновение ока.

Вернулись мы вовремя, как раз чтобы успеть обиходить скотину. Папа уже похаживал по стойлам, приглядываясь к молочным телятам.

— Решено, — сказал Джонни. — Грех гробить такое седло в нашей глуши. Наверное, через пару дней двину. Едем со мной, а?

— Нет, не получится, — сказал я.

Отец подошел и внимательно оглядел нас.

— Похоже, вы воевали, детки, — сказал он. — Жаль, что у вас с мозгами туго.

— Как вам мое новое седло, мистер Фрай? — спросил Джонни.

Папа хмыкнул.

— Даже у меня ничего похожего не было, — сказал он. — А я в четыре раза старше и во много раз умнее тебя.

И он отправился в дом. Джонни подмигнул мне и улыбнулся. Он никогда не обижался на моего отца, и это мне нравилось.

Через пару дней Джонни поехал в Хенриетту, влез там вместе с седлом в товарный вагон и отбыл на север. Нас — меня, Молли, наши края, — он предоставил самим себе, но прощаться с ним было все-таки грустно. Невзирая на его хитрованство, он был верным другом, и без него мне стало одиноко.

3

Папа, наверное, надеялся, что я передумаю и оставлю новое седло себе, а когда седло укатило вместе с Джонни, то настроение у него испортилось аж на целый месяц. В таком состоянии духа он всегда изобретает для меня тысячи отвратительных делишек. Я вкапывал столбы для заборов, прочищал сточные трубы, вырубал репейник и пахал землю. Продолжалась эта каторга половину июля и весь август. Пахать — хуже всего. Я торчал на полях, погоняя этих долбаных строптивых мулов, глотал пыль, а Джонни в это время летал по равнинам, покачиваясь в новом седле, как настоящий ковбой. Я постоянно мучил себя этими картинками, и однажды меня прорвало, я сказал отцу, что собираюсь податься вслед за Джонни.

Мы объезжали коров на пастбищах у Реки, выискивая личинки слепней. Отец въехал на холм и остановил лошадь, чтобы прочесть мне нотацию.

— Черта с два, — сказал он. — Ты останешься здесь. И если я прикажу тебе пахать, клянусь Всевышним, ты будешь пахать.

— Но я-то не какой-нибудь там фермер, — сказал я. — Найми кого-нибудь. Зачем мне тратить свое время на ерунду?

— Я уже нанял. Я нанял тебя, — сказал он. — Зачем платить чужаку, когда мы сами справляемся? Так никогда не разбогатеешь.

— Вон, смотри, на юго-западе — еще несколько коров, — сказал я. — С чего это ты решил, что я хочу разбогатеть?

— Потому что тебя воспитал я, — ответил он. — Я не мог воспитать придурка, которому охота быть нищим. Ты ведь способен понять, что лучше быть богатым, чем бедным, правда?

— В Библии сказано наоборот, — заметил я.

— Я не отвечаю за то, что сказано в Библии, — он зыркнул на меня. — Если там сказано именно так, то это неправильно. А проповедь я, кстати, не заказывал. Я знаю, что в мире полно дураков, которые поют, будто нищета дело святое, но пусть походят, как я в детстве, зимой босиком, тогда посмотрим, насколько святой она им покажется. Чаще всего от нищеты люди делаются мелочными и злобными. Нищета крайне унизительная вещь.

— Хорошо, — сказал я. — Притормози. Я не хочу быть нищим. Но ведь можно не хотеть быть нищим и все равно не заботиться о богатстве.

— Можно. Но тогда ничего не достигнешь.