Но тем летом 1922 года, никакой надежды не осталось у нашей Элфис. Она была старая и капризная, больше не давала достаточно молока, и мы оставили попытки получить то, немного что она имела; как только ты садился на табурет, она пыталась пнуть тебя. Мы должны были год назад пустить ее на мясо, но я отказался от стоимости предложенной Харланом Коттери, чтобы забить ее, а сам я был бесполезен при забое боровов… самооценка, с которой ты, читатель, должен теперь, конечно же, согласиться.
— И она будет жестковата, — говорила Арлетт (которая демонстрировала тайную привязанность к Элфис, возможно потому что она никогда не доила ее). — Лучше оставь ее в покое.
Но теперь мы могли использовать Эльфис — в колодце, раз уж это произошло — и ее смерть могла послужить цели, намного более полезной, чем несколько жилистых кусков мяса.
Спустя два дня после визита Лестера, мы с сыном продели веревку через кольцо в ее носу, и повели ее вокруг коровника. На полпути к колодцу, Генри остановился. Его глаза блестели от тревоги.
— Пап! Я чувствую ее запах!
— Тогда иди в дом, и возьми несколько ватных тампонов для носа. Они на ее комоде.
Хотя голова его была опущена, я видел косой взгляд, которым он стрельнул в меня, когда пошел. Это все твоя вина, говорил этот взгляд. Полностью твоя вина, поскольку ты не мог оставить ее в покое.
Все же я не сомневался, что он поможет мне сделать предстоящую работу. Независимо от того, что он теперь думал обо мне, в его мыслях была также девушка, и он не хотел, чтобы она узнала, что он сделал. Я втянул его в это, но она никогда не поймет этого.
Мы привели Элфис к крышке колодца, где она вполне резонно заартачилась. Мы пошли вокруг в противоположную сторону, держа поводок из веревок как ленты на танце Майского дерева, и силой затащили ее на прогнившую древесину. Крышка, треснула под ее весом… прогнулась… но держалась. Старая корова, стояла на ней, опустив голову, выглядя глупой и упрямой, как всегда, показывая зеленовато-желтые зубы.
— Что теперь? — Спросил Генри.
Я начал говорить, что не знаю, и в этот момент крышка колодца с грохотом и треском переломилась пополам. Мы вцепились в веревку, хотя на мгновение я подумал, что меня затянет в этот чертов колодец с двумя вывихнутыми руками. Затем веревка порвалась в кольце и вылетела обратно. Она порвалась с обеих сторон. Внизу, Элфис начала мычать в агонии, и барабанить своими копытами по каменным стенам колодца.
— Пап! — Закричал Генри. Его руки были сжаты в кулаках у рта, костяшки впились в верхнюю губу. — Заставь ее прекратить!
Элфис издала долгий, отзывающийся эхом стон. Ее копыта продолжали биться о камень.
Я взял Генри под руку и оттащил его, спотыкающегося, назад в дом. Я толкнул его на диван, заказанный по почте Арлетт, и приказал, чтобы он оставался там, пока я не вернусь за ним.
— И помни, все практически закончилось.
— Это никогда не закончится, — сказал он, и уткнулся лицом в диван. Он заткнул уши руками, даже при том, что Элфис нельзя было здесь услышать. Помимо Генри я тоже все еще слышал ее.
Я достал охотничье ружье с высокой полки в кладовой. Оно было только 22 калибра, но оно сделает свою работу. А если Харлан услышит выстрелы, доносящиеся через акры между его участком и моим? Это также соответствовало бы нашей истории. Если Генри сможет сохранять самообладание достаточно долго, чтобы рассказать что случилось.
Вот что я узнал в 1922 году: худшее всегда ждет впереди. Ты думаешь, что видел самое ужасное, то, что объединяет все твои кошмары в причудливый ужас, который действительно существует, и единственное утешением служит то, что хуже быть не может. А если и может, то твой разум помутнеет при виде этого, и ты больше не будешь ничего воспринимать. |