Они вышли под дождь, который с каждой минутой усиливался, превращаясь в настоящий ливень. Вся деревня спала. Помогая Наде перебираться через многочисленные лужи, Иван думал о том, как взломать дверь в погребе и добраться до книги заклинаний. Он вспомнил о топоре и решил, что придется основательно им помахать. И во сне, и наяву плотно пригнанные доски выглядели воплощением несокрушимости.

В темноте дом Подольного напоминал очертаниями каменную глыбу. Как только Надя и Иван вошли внутрь, кот спрыгнул с излюбленного уступа на печи и приветствовал гостей протяжным мяуканьем.

– Какой толстый! – улыбнулась девушка. – Небось, всех мышей в округе переловил?

Платов хотел зажечь лампу, но так и не дошел до стола, а застыл на середине комнаты.

– Свечи!

– Ну, свечи, – пожала плечами Надя. – Выглядят немного странно…

– Я сам их зажег и потушил, – произнес Иван деревянным голосом. – Совсем недавно…

Он бросился во вторую комнату, откинул крышку сундука, развернул черный балахон и убедился в том, что от него оторван кусок ткани.

– Все как во сне! Все сходится! Книга в подвале! Почему ты так на меня смотришь?

Маркова провела пальцами по слипшимся от воды прядям волос, дотронулась до своего мокрого плаща.

– Ваня, скажи мне, пожалуйста, как ты ухитрился не намокнуть под проливным дождем?

Большую часть времени Прошка проводил в школе и на крыльце сельмага, поэтому уборка не была приоритетным направлением его жизни. Обрывки бумаг, шкурки от колбасы и множество окурков в тарелках, стаканах и просто на полу придавали помещению обжитой вид. Окна были до половины заклеены пожелтевшими газетами, которые предохраняли чувствительные с похмелья глазенки хозяина от солнечного света и не позволяли любопытным взорам проникать в святую святых макеевской норы.

Самые потертые места на обоях, сторож прикрыл фотографиями голых девиц. Он любил пышные формы, поэтому все дамы имели груди размером с футбольные мячи.

На месте, где у всех обычных жителей планеты стоял журнальный столик, Прохор установил громадную лохань из нержавейки, украденную по случаю с молочной фермы.

Там, как потопленные субмарины, плавали бутылки разных цветов, размеров и степени чистоты.

Поскольку Прошка часто их сдавал, а еще чаще покупал новые, то количество бутылок в лохани оставалось постоянным, а вода менялась не чаще раза в полугодие. Она пахла уже не мылом, а дохлой рыбой.

Притупленное водкой обоняние сторожа не регистрировало этого аромата, зато те, кто пытался побывать у Прошки в гостях, затыкали носы и под благовидным предлогом раскланивались с хозяином.

Справедливости ради следует отметить, что стол в комнате был. Неуклюжий и громоздкий он напоминал уснувшего динозавра и был завален множеством журналов и газет, добытых Макеевым в школьной котельной. Поиск затерявшегося в макулатурных залежах телефона отнял у Прошки добрых пять минут. Он, наконец, добрался до диска, набрал номер Кипятильника.

– Лев Евгеньевич? Да, Прохор. Наш клиент отправился на поиски своих компьютеров. Макеев старательно описал дом Подольного и предупредил Бортышева о том, что придется иметь дело с приезжим капитаном милиции.

– Да и насчет деньжат…

Насчет деньжат Прошка уточнить не успел: связь оборвалась. Причем не короткими гудками, а полной и безоговорочной тишиной. Увлеченный разговором сторож не заметил вошедшего в комнату телохранителя Большакова.

Тот сунул в чехол нож с наборной ручкой, которым обрезал телефонный провод, схватил Макеева за нечесаные кудри и ударил о край стола.

– Стучим помаленьку? Кипятильнику звонил?

– К-к-какому К-к-кипятильнику? – хлеставшая из разбитого носа кровь попадала в рот и мешала говорить.