А там были не только копейки. Денег и полушек также хватало. Поэтому они взвешивали их на весах. Не деля, а проверяя за Агафоном заранее все посчитанное и поделенное. Да не полушка в полушку, а плюс-минус ведерко.
Купец-то, понятное дело, все вдумчиво и со всем радением пересчитал. Особенно долю Царя. И оснований ему не доверять не имелось. Однако и Андрей, и отец Афанасий решили все проверить. Хотя бы «на выпуклый глаз».
Посчитали.
Поговорили, обсуждая детали.
Доставка таких денег — дело непростое. Поэтому Андрей решил пока свою долю оставить на подворье у Агафона. Тем более, что тот нанял себе крепкую охрану из двух десятков бойцов.
Вышли.
Два часа минуло.
Потерев лицо Андрей отогнал дурные мысли о создании банка. Светить пока деньгами, полученными для «поставщиков» как своими он не желал. Да и вообще думал сделать еще две-три поставки и перейти на другие источники заработка. Пока во всяком случае. Чтобы это «первоначальное накопление капитала» не всплыло.
Псковские купцы терпеливо ждали, степенно вкушая холодный квасок с ледника и беседуя. Однако выход всей честной компании заметили и тут же отреагировали. Видно притомились в ожидании.
Андрей посмотрел на них и мысленно поморщился.
Связываться с ними не хотелось. Ведь они были конкурентами гостей торговых из Новгорода, с которыми парень уже вел дела. Это, с одной стороны. А с другой торговые возможности Новгорода к 1554 году были в немалой степени ослаблены. Дело в том, что в 1494 году закрывался Новгородский двор Ганзы. Его, конечно, открыли вновь в 1514, но торговые связи оказались уже порушены. Более того, они перешли в Псков, который на этой вражде немало расцвел, поднялся и укрепился.
Через Нарву оживилась торговлишка. В целом — слабая. Потому что из Пскова много товаров то не вывезти. К нему самому их везти неудобно. Однако на безрыбье и рак за мандарин сойдет. Поэтому, Псков к 1554 году был главной площадкой для торговли не только с Ганзой, но и Ливонией, а вместе с тем и шведы стали в него чащей захаживать, ибо невские и волховские пороги здесь не наблюдались. Что, как несложно догадаться, вызывало изрядное раздражение в Новгороде.
Та еще задачка.
Поэтому Андрей еще раз потер лицо, сгоняя с него усталость, направился к ним за стол.
— Ну что, други, давайте поговорим? Что вы желаете?
— Торг с тобой везти.
— Светильным маслом?
— Краской.
— Так ее ныне церковь всю скупает.
— Скупала, — усмехнулся Ефрем. — Ты разве не знаешь, что на Москве творится?
— А что там творится?
— Волнения. Сильные волнения. Митрополита нынешнего пытаются сковырнуть. И, судя по всему, смогут.
— И что это меняет?
— Сильвестр, который протопоп, и его сторонники подняли дела старинные. Еще восходящие к тем годам, когда, когда правил дед нашего Царя. Слышал ли о ереси жидовствующих?
— А что там слышать? Осудили же ее на Поместном соборе.
— Так осудили что о ней сказали, а не то, что на самом деле было. Началось то там все с того, что священники новгородские отказались причастие принимать, не признавая через это архиепископа. Что он, де, за деньги поставлен, а не за веру. И пошло-поехало. О симонии слышал ли?
— Слышал, — кивнул Андрей. — А что, разве епископов-архиепископов как-то иначе ставят?
— Типун тебе на язык! — воскликнул отец Афанасий.
— А что не так? Вон, Патриарх наш, что в Царьграде сидит, чтобы стать таковым должен сколько золотых монет заплатить. Тысячу али больше. Не помню. Разве сие не есть симония?
— Так куда ему идти супротив воли царя магометан?
— Это меня должно волновать? — наигранно удивился Андрей. |