— Подождите! О Господи, я же совсем не хотела вас обидеть! Неужели вы не верите, что люди могут любить друг друга?

— Вот и люби себе на здоровье. Надоела!

— Мне жаль вас. Постойте. Вы мне ребенка разбудите. Ваша мать правильно сделала, что умерла…

Лидия Михайловна осеклась и побледнела. Эти слова вырвались у нее сами собой, она даже почти не поняла их смысла. Саша бросил на нее свирепый взгляд. Ему захотелось дать ей пощечину. Он спрятал руки в карманы, повернулся и вышел. Остановился на крыльце.

— Ну и пошла она!..

Сделал несколько шагов, опять остановился.

— Какого черта ей надо? Взяла моду всякие беды мне пророчить! Они меня ненавидят. Эти суки ненавидят всех мужчин, которых не могут захомутать и растоптать. Пиявки, пауки! И это у них называется любовь!

Саша направился к казармам. Наклонился, поднял камешек и запустил его вдаль. Вдруг свернул с тропинки и двинулся к болоту, где лягушки уже начали свой концерт. Остановился, носком сапога копнул жидкую грязь. Солнце клонилось к закату, начинались сумерки. Со звоном вились столбами комары. Воздух дрожал, по траве, словно призраки, скользили тени. «Что со мной, что мне покоя не дает? — спрашивал себя Саша. — Так гнетет, что не знаю куда деваться… К чему эти пустые разговоры, чего ей от меня надо? Ей ведь тоже больно…» Вдруг он вспомнил, что за последние две недели потерял и мать, и отца. «Боже мой, я — сирота! Никого у меня нет, один остался! — подумал он. — И она сирота… Мы все сироты. Потому-то нас и тянет друг к другу. Потому-то они на шею и вешаются… Ну уж нет! Плевал я на них, на всю их банду!.. Пора кончать с этой гадостью! Брошу все и уеду куда-нибудь на край света…»

Саша резко качнулся вперед, будто захотел броситься лицом в болотную жижу.

— Когда-нибудь застрелюсь… Что ж, туда мне и дорога!..

3

Письмо Азриэла Цудеклу:

Дорогой Цудекл (или лучше называть тебя Здзислав?)!

Я обещал, что скоро напишу, но с моего отъезда прошло уже полтора месяца, а я до сих пор так и не нашел времени взяться за перо. То, что случилось с Зиной, совсем выбило меня из колеи. Наверно, мне нельзя было оставлять ее в таком положении, но, видит Бог, я ничем не мог ей помочь. Мне пришлось унижаться перед Сашей (сынком моего тестя и Клары), но он накричал на меня и вообще повел себя как последний нахал. Впрочем, ему было не до меня, после смерти родителей он тоже впал в меланхолию. Я тогда уже покончил со всеми делами и был готов к отъезду. Раньше не знал, о чем писать, но уже побывал в Берлине и Париже, где даже видел «великого Шарко», как его называют, а сейчас, как видишь, нахожусь в Швейцарии, в Берне. Моя сестра была в санатории в Арозе, недавно выписалась, но я боюсь, что ее состояние ухудшается. Она пожертвовала собой ради революции, о которой я слышу здесь с утра до поздней ночи. Не могу тебе передать, что творится здесь, в так называемой русской колонии, которая на девяносто процентов состоит из евреев. Народ, который четыре тысячи лет жил заповеданными Богом идеалами, совсем забыл о себе, о своей мученической истории, о Боге и сделал ставку на революцию, хотя никто знать не знает, что, кроме кровопролития, она принесет. Но самое печальное, что эта горстка людей загодя разделилась на партии, группы, кружки, и все они друг друга ненавидят. Да еще как ненавидят! Не отрицаю, среди них немало идеалистов, моя сестра тоже такая. Но что подтолкнуло к этому Зину? И что останется от их идеалов, когда заработает гильотина? В европейских кумирах я разочаровался. Шарко — настоящий тиран. Орет на врачей, будто это мальчики на побегушках.