И замолчал, позволяя Ежи додумать.

— Погано, — думалось туго и как-то… будто сам разум сопротивлялся этаким вот мыслям.

— Ты не представляешь, насколько… все ждали, что царица склонится к кому-то из старых родов. Не будет рушить заведенный порядок. И она уже почти решилась. Выбор был, честно, и неплохой.

— Царица…

— Женщина разумная. И дочь боярская. И ничего-то дурного в том, чтобы породниться с хорошей семьей, она не видела. А вот царь постарается использовать возможность. И готов поклясться, что Елисей выберет кого угодно, но не боярыню.

Как-то вот оптимизма от этого вывода не прибыло.

— А хуже всего, — князь нежно погладил котенка. — Что бояре не глупы. И поймут… и сделают все, чтобы избавиться от соперниц.

От теперь стало совсем нехорошо.

Почему-то Аглая совсем не удивилась, когда загорелся тот камень. И на душе от света его стало легко-легко, тепло-тепло. Показалось вдруг даже, что она вернулась, наконец, домой. И пусть дом тесен, темен и лавку приходится делить с сестрами, а то и вовсе спать на полу, на сене, все одно нет лучше места.

И кто-то несоизмеримо больший, чудесный, ласково, как матушка, погладил Аглаю по волосам. От прикосновения этого захотелось летать.

Петь.

И кружиться.

Кажется, она даже попыталась, но остановили. Поймали. Обняли.

— Тише, — сказал Дурбин, глядя в глаза. И в его собственных отражалась Аглая. Отражение это было удивительно прекрасным. Такой прекрасной она не была и в те, иные, времена, когда являлась княжною и одевалась по моде.

— Ты… слышишь?

— Слышу.

— Будто птица здесь, — Аглая накрыла ладошкой грудь. Сердце внутри билось быстро-быстро, точно и вправду поселилась внутри неё мелкая пташка. — А еще хочется чего-то…

— Пройдет, — сказала Аграфена Марьяновна, живот оглаживая. — Это все сила Ладоры… она к женщинам ласковая… ныне будет хорошая ночь.

И на небо поглядела.

— А там детки народятся… много… и не только у людей. Землица опять же родит… хорошо, — произнесла она это задумчиво, потом рученькой махнула. — Лилечка, деточка… подь-ка сюда.

Лилечка и подошла.

— Во дворец тебе ехать не надобно, — сказала Аграфена Марьяновна и на писца поглядела, который краской налился. И жрец тоже покраснел, показалось даже, что он злится, хотя с чего бы? Божьему-то человеку радоваться надобно, что случилось этакое.

А он не радостный.

Или не досталось благодати?

Аглая голову на плечо Дурбина склонила. Мелькнула мысль, что теперь он подумает о ней дурно, что решит, будто она, Аглая, развратная женщина, даром, что ведьма. Мелькнула и угасла. Здесь и сейчас, когда воздух еще звенел, подобные мысли казались совершенно пустыми.

Лишними.

А вот стоять рядышком, слушать друг друга, было правильно. И то, что её обнимают, тоже правильно.

— Мама! — громко сказала Анна Иоановна. — Что ты такое говоришь!

— Правду. Мала она еще…

— Но ведь… ты сама сказала, что… дурного не будет.

— Так а разве было? — удивилась Анна Иоановна. — Ничего-то дурного аккурат и не было. Благословение получила, и теперь точно все будет хорошо. Болезнь, ежели и была, то ушла. И все-то, кому нужно, знать будут.

Лилечка щурилась.